Митридат - Полупуднев Виталий Максимович. Страница 36

В первые дни похода люди и лошади еще не измотались, настроение было боевое. И Гиерон переживал все это как приключение, о котором интересно будет потом вспомнить. Он был молод, силен, а ощущение внезапно обретенной свободы и надежда на обогащение поддерживали его душевную бодрость.

– Вот я и воин, – в сотый раз с гордостью повторял он, – свободный человек!.. И не хуже других!

Он сочинил песенку о том, как десять богатырей пошли на войну и добыли свое счастье. Вечером у костра спел ее, побрякивая в такт удилами своего коня вместо музыки.

– Да ты, я вижу, певец и музыкант, – пробурчал Филон, усмехаясь.

– Ого, я пел перед самим Митридатом и за это получил свободу и коня!

– Молодец! Теперь покажи себя в бою!

– Покажу!.. Но где же противник?

– Будет противник, не спеши! Не зови солнце – оно само взойдет и без твоих просьб пропарит тебя своими лучами!

– Солнце меня уже пропарило. А с врагом сразиться я всегда готов, как воин великого Митридата!

– Да будет он жить вечно!.. Язык у тебя гладкий и подвижный. Владей и мечом так же, станешь героем и получишь награду!

Митридат ехал на войну как на праздник. Вначале он находился в одном из крытых экипажей, в обществе любимых жен, потом его видели верхом на лихом коне впереди конницы, но больше всего он любил возглавлять гулкую громаду боевых колесниц, сейчас двигающуюся без страшных, смертоносных серпов.

Колымаги с женами и наложницами царя стучали окованными колесами по камням, вздымая удушливую пыль. И хотя под ткаными пологами были набросаны подушки, на которых возлежали женщины, тряска и болтание неуклюжих экипажей чувствовались чем дальше, тем сильнее. Пыль и жара делали путешествие вначале неудобным, затем утомительным, а когда дороги стали совсем плохими – мучительным. Женщины задыхались, глотая пыль, обливались потом, румяна и белила на щеках расплывались, вызывая зуд кожи. Даже ручные обезьянки на золотых цепочках и пушистые кошки с бубенчиками начали страдать чем-то вроде морской болезни.

Женщины все время просили пить. Бакх, главный царский евнух, гневно кричал на рабов, которые бегали в изнеможении с кувшинами, разыскивая воду. Обнаружив источник, они ссорились, отталкивая один другого, спеша наполнить медные сосуды. Чаще всего здесь уже прошли войска и в водоемах оставалась лишь грязная жижа. Бывало, что вода пахла гнилью или навозом. Но в палящий зной жажда мучила всех, и привередливым быть не приходилось. Сам Митридат не брезгал хлебнуть из вонючего бурдюка, не интересуясь, какого качества его содержимое. Водоносы подбегали к царскому каравану, где проворные руки в браслетах выхватывали у них кувшины. Женщины пили с жадностью. Плохая вода вызывала боли в животе, слышались стоны и сетования, а затем и новые поспешные требования, в ответ на которые рабы подавали в колымаги емкие посудины иного назначения.

Сопутствуя царскому окружению, Асандр стал свидетелем и участником придворной жизни, которая в пути, на колесах и спинах вьючных животных, а вечерами у костров, продолжала свой круговорот. На привалах около позолоченных колымаг с царскими красавицами суетились слуги и повара, скоморохи и певцы, появлялся и сам Митридат. Но караван-гарем – место запретное для посторонних, если только они не допущены самим Бакхом с целью развлечения его подопечных. Поэтому средоточие бурливой жизни находилось несколько в стороне. Там, где Митридата окружали военачальники, малые цари, сатрапы и князья племен, советники и телохранители.

На обедах-пирах среди каменистой степи или на ночлегах у рек, обрамленных кудрявыми кустами, гремела музыка. Хоры певцов распевали хвастливые песни, заглушаемые топотом танцоров и звуками бубнов и гонгов. Вино лилось в жадные рты, которые, оторвавшись от чаши, начинали извергать потоки чудовищной лести и приторно-сладкой лжи, восхваляя царя и его чудесную судьбу. Голова шла кругом от всего, что приходилось слышать и видеть.

Из походного театра появилась юная красавица, одетая как Ника, богиня победы. Она простерла к царю белоснежные руки и пела сладким голосом:

– О величайший царь и лучший мужчина в мире, возьми меня!

Это оказалось самым удачным из всех выступлений, так как царь был падок до женской красоты и никогда не упускал случая умножить численность своих жен и наложниц.

Люди объедались и опивались, засыпали – кто в шатрах, около красивых женщин, а кто просто на земле, в одиночку, положив голову на камень вместо подушки.

Ночами вокруг царского становища можно было видеть дивное зрелище: окрестности как бы пылали в огнях бесчисленных костров. Это ночевало несметное войско.

А с восходом солнца тысячная толпа праздных придворных господ и слуг, артистов и музыкантов, вооруженных и безоружных – опять пила и ела. После чего спешила сесть верхом на коней, взобраться на спины верблюдов или найти место в экипажах, чтобы продолжать это карнавальное шествие на запад, навстречу еще более шумным празднествам крови и победы.

Царь любил показать свою силу и ловкость. Ежедневно ради этого устраивались лихие военные ристания. Митридат был силен телом, любил захватывающую скачку на боевых колесницах, тщеславно стараясь вызвать восторг зрителей. Его могучая рука крепко держала пучок красных вожжей, натянутых, как струны арфы. И полтора десятка полудиких коней никогда не выходили из-под его власти и не уносили его в сторону от намеченной цели. Он делал рискованные повороты у края обрыва, сбрасывая колесами в провал лавину камней. Ловко срезал крутящимися серпами расставленные на пути ряды соломенных чучел, увенчанных шлемами римских легионеров. Или, передав вожжи вознице, брал в руки лук и сыпал стрелами на ходу, попадая в чучела-мишени, а то и в привязанных к столбам злоумышленников, осужденных на смерть. Не оказывалось злоумышленников – к столбам тащили провинившихся рабов.

На царские выступления смотрели не только придворные и высшая знать, сопровождающая царя в походе, но и простые воины. Они восторгались ловкостью царя-воителя, выражая свои чувства восторженными криками, ударами в щиты ножнами мечей и подбрасыванием шапок.