Затерявшиеся в тайге - Репин Леонид. Страница 41

Иногда нам кажется, что откуда-то издалека доносится лай собаки. Прислушаемся — нет, ничего... Или почудится, что донеслись слабые, размытые расстоянием звуки музыки. Постоим, в напряжении вслушиваясь, потом вздохнем: опять показалось... Сколько разных незнакомых звуков возникает в тайге... И как тихо в ней, когда эти звуки воспринимаются как часть ее жизни, как часть тишины...

Тишина тоже ведь никогда не бывает абсолютно беззвучной: наверное, даже и в космосе, если прислушаться, можно услышать, как струится свет звезд. А на земле тишина—это суховатый шорох ветра в вершинах деревьев, это бархатный шелест травы, это журчание воды на камнях. Все вместе это и есть тишина. И что в наше шумливое машинное время для человека, всю свою жизнь живущего в городе, может быть желаннее, приятнее, чем тишина?... Ведь город по-настоящему тихим никогда не бывает...

Спросил у Леши: «Как, по-твоему, отношения у меня с Толей нормальные?» Он ответил: «Вполне нормальные». — «Но ведь мы конфликтуем по мелочам...»— «А это и лучше. Гораздо хуже, если человек долго накапливает раздражение, а потом сразу все изливает».

Ну, раз психолог думает так, значит, все в полном порядке.

Хочется мяса, жареной картошки, хлеба с солью и пива. Но, учитывая то обстоятельство, что ничего

этого у нас нет, в тот день мы решили вообще отказаться от ужина. Маслята—замечательные грибы, но в пресном, отвратительно буром бульоне самый вид их нам неприятен.

Поступили так, как поступаем последнее время все чаще: на ночь совсем не едим, а утром стараемся недостачу восполнить.

Темнеет. В тайге быстро сгущается тьма. Скоро нам опять ложиться на холодную, влажную землю. И, как всегда, неизбежная перед сном процедура — заготовка дров для костра. Наученные собственным безжалостным опытом, мы теперь предпочитаем собрать топлива как можно больше. Пусть уж лучше останется.

Еще засветло мы с Лешей нашли и прикатили большой пень, вернее, просто нижнюю часть от сгнившей сосны. Он был без коры и абсолютно гладкий, как будто его специально полировали. Его можно было бы определить как квадратный, если бы он не уродился цилиндром: длиной около метра и диаметром тоже около этого. А соблазнились мы тем, что он показался сухим. Мы и раньше клали пни на костер: они долго сохли, а потом прекрасно горели, давая высокое жаркое пламя.

Эту ночь мы встречали в старом сосновом бору, чистом, сухом. Сосна царствовала здесь безраздельно, пропитывая воздух пряным, бодрящим запахом. Такой воздух хотелось нюхать, вдыхать и вдыхать долго, закрыв глаза, чтобы ничто не отвлекало от восприятия всех его оттенков.

Сухих и сосновых веток на земле валялось великое множество, поэтому, пожалуй впервые, за все время нашей жизни в тайге мы были уверены в том, что огонь выстоит под любым дождем и до утра не погаснет.

Сначала мы хотели оставить пень на ночь, чтобы просох и дольше горел, а потом передумали и решили сразу положить на огонь—мало ли... Вдруг совсем не станет гореть...

Пень вспыхнул сразу, как вязанка соломы, как если бы его начинили хорошим зарядом пороха. Из его недр вырвалось высокое пламя, он загудел, завыл, как ракета на старте, и мне показалось даже: еще немного, еще какое-то мгновение—и он взлетит.

Пень, к счастью, остался на месте, хотя и продолжал угрожающе гудеть и дрожать, суля в скором времени рассыпаться на объятые пламенем обломки. Все бы это еще ничего, но внезапно налетел сильный ветер, пламя на пне вытянулось из него роем вырвались крупные искры. А кругом сухая трава, старая хвоя, местами пышным ковром покрывавшая землю, подсохшие сосны, вплотную подступившие к нам. Я замер, на секунду представив себе, что может случиться, если хотя бы одна из всех этих искр найдет себе благодатную почву...

Однажды я видел большой лесной пожар. И навсегда запомнил его. Дело было летом на Волге, под Юрьевцем. Стояли сухие, знойные дни Я был в деревне на школьных каникулах, мучился от безделья и страшно скучал, слоняясь из конца в конец деревни. Невыносимая, знойная скука...

И вдруг крик, перекинувшийся словно пламя, от дома к дому вдоль улицы; «Лес горят?» И сразу начали выбегать из домов люди кто с чем — с топорами, ломами, лопатами. Появилось несколько подвод, люди уселись на них и деревня вмиг опустела.

Я в растерянности стоял один посреди улицы, еще плохо понимая, что происходит. Лес горит... Ну и что? Подумаешь... Погорит, погорит — перестанет... Не будет же он всю жизнь гореть... Я видел, как горели в Москве двух-трехэтажные дома старого Замоскворечья: сухие бревна полыхали, как факелы, на противоположной стороне улицы нестерпимый жар, крики, суматоха... Из окон, объятых пламенем, летят одеяла, подушки, воет сирена «скорой»... Вот это—пожар! А то—лес...

И вдруг подумал: но все-то уехали, а я остался! Все там будут что-то делать, все ведут себя так, как будто случилось нечто очень серьезное... И я кинулся вдогонку за последней подводой. Догнал ведь...

Сидевшие на подводе удивились моей неожиданной прыти: «А ты, Московский, куда? Там жарко будет"» Меня почему-то никто не звал по имени, а только вот так—Московский.

Издалека мы увидели над лесом медленно вздымавшийся густой сизый дым. Подъехали ближе. С разных сторон, со всех окрестных деревень, к лесу бежали и ехали люди. Такое я никак не думал увидеть...

Пробежав немного по просеке — меня уже захватило волнение и какой-то щемящий сердце незнакомый азарт, — я ощутил лицом волну горячего воздуха. И почти сразу же сделалось трудно дышать. Еще немного — и я увидел нечто такое, что меня поразило, горела земля. Сплошной раскаленной стеной стоял лес, в который я еще вчера ходил за грибами. Дальше казалось из-за невыносимого жара невозможно сделать ни шагу. А люди, словно не замечая этого жара, бежали дальше — ближе к огню.

Громко трещали горячие ветви, загудело огнем, падая, дерево... Кто-то кричал, кто-то командовал, а я все стоял, потрясенный увиденным. Люди копали канаву, рубили деревья, и я понял, что это очень важно — отделить горящий участок леса от основного массива.

Один человек воткнул топор в ствол березы и убежал — его зачем-то послали в деревню. Я выдернул этот топор и присоединился к группе, что валила деревья. Я давно уже взмок: горячий воздух обжигал руки, лицо, вливался в легкие, как жгучая патока, но другие терпели, и я тоже терпел, глядя на них. Летели искры, они кусались, как осы, выло свирепое пламя, кричали взволнованные люди...