Палаццо Дарио - Рески Петра. Страница 19

Наклонившись в сторону, Радомир прошептал Ванде, что находит нынешнее общество довольно средним.

– Кроме одной пожилой миланской графини, ни одной знаменитости, ни одного приличного режиссера! Ни одного писателя проездом! А там… воон там, всего два американских туриста, мистер и миссис Энтони. Графиня представила их мне, они специально приехали на этот бал из Пуэрто-Валларта, из Мексики.

Ванда заметила, как мистер и миссис Энтони пытались скрыть последствия разницы во времени, стараясь не зевать.

– Они, должно быть, потратили целое состояние на это приглашение. Но я-то знаю, что Гримани не упустят случая подзаработать на паре-тройке таких гостей, – тихо сказал Радомир.

Графиня сама усадила Ванду и Радомира за главным столом. Пахло Рождеством. В подсвечниках горели настоящие свечи. Радомир сидел рядом с сопрано из Австрии, которая понапрасну демонстрировала ему свое декольте. Ванду поместили между турком и заклинателем змей. Оказалось, что под турецкой личиной скрывался хозяин дома – граф Гримани. Его лицо было совершенно неподвижно, словно он был в резиновой маске, и только его глаза суетились и поблескивали искорками. Они хватко цеплялись за каждого, кто возникал перед ним. Кроме клыков, которые привели Ванду в восторг, его улыбку не украшал ни один зуб.

– Фанта Фиаревви, – прошепелявил он и, видимо, такое звучание фамилии ему понравилось.

– Фиаревви, Фиаревви, – продолжал он с тем же произношением, – а… а, вспомнил. Вы – племянница графини Виарелли? Из Палаццо Виарелли на Пьяцца Сан Доменико Маджоре? Моя жена из Неаполя, поэтому кое-что оттуда я помню.

– Нет, – разочаровала его Ванда. – Увы, мне жаль, но во мне нет и следа от графов Виарелли.

Она улыбнулась, словно извиняясь. Но, вспомнив его историю с горничной, слегка отодвинулась в сторону, в то же время стараясь не прерывать разговор слишком резко, следуя советам Радомира. Граф признался, что он не слишком разговорчив и всегда с трудом находит интересную тему для беседы, поэтому он не против, если ему ее подбрасывают. Он лично знает почти всю Италию, от миланских производителей шин до римских депутатов Парламента, и всегда находит способ этим воспользоваться.

– А сколько комнат в Палаццо Пизани-Моретта? – спросила Ванда с неподдельным интересом.

Но, не успев договорить, она прикусила язык. Непростительная дерзость, сказал бы Радомир. Как можно по количеству комнат оценивать это произведение искусства. Граф хитро улыбнулся.

– Как это сказано в «Леопарде» Лампедуза: «Дом, о котором знают, сколько в нем комнат, больше не имеет тайн», – гордо процитировал он, но тут же признался: – Сто… Приблизительно.

Интерес Ванды его воодушевил, и он наклонился к ней поближе.

«Мои рыжие волосы, – подумала она. – Наверное, он уже ломает себе голову, такого же цвета они у меня в других местах».

В течение ужина скрипичный квартет проигрышем коротких этюдов обозначал перемену блюд. До третьей закуски – крабов во фритюре – этюдами Вивальди; перед рулетами из морского языка в тминном соусе – «Мое сердце с тобою» Легара и «Мои губы целуют так жарко». Ванда развлекалась под этот концерт, разворачивая рулеты из морских языков и обследуя их на предмет наличия внутри томатов. Она их ненавидела. Детская травма. Мать заставляла ее в детстве есть помидоры, несмотря на то что при одном виде студенистой внутренности разрезанного плода ее мутило. «О-оп!» – говорила мать и буквально впихивала в дочь помидорные дольки. Ванда поклялась, что в жизни никогда не съест ни кусочка этого овоща, как только сможет сама распоряжаться собой. Но это совсем не просто для человека, живущего в Италии. Оказалось, помидоры поджидали повсюду. Они партизанили в тарелке с краю под листом салата, прикидывались красным перцем и, естественно, тонули в соусах. Особенно трудно приходилось в этом смысле в странах, с кухней которых Ванда не была знакома. Отправляясь туда, где не говорят ни по-итальянски, ни по-немецки, ни по-английски или французски, она брала с собой визитные карточки, на которых на двенадцати языках, включая китайский, арабский и хинди, было написано: «У меня аллергия на томаты, пожалуйста, посоветуйте мне блюда, не содержащие их». Эти карточки она подсовывала официантам, когда брала меню. Но при этом много раз убеждалась, что и карточки не являются стопроцентной защитой, и риторический вопрос: «Помидорам быть или не быть?» возникал сам собой. Если Ванда отправляла блюдо с помидорами обратно на кухню, официанты начинали пререкаться: «Этот сорт вообще нельзя назвать томатами» и т. п.

Из-за красного круглого овоща Ванда даже бросала мужчин. Мужчин типа «не прикидывайся» или тех, кто не мог понять, что не все, что подписано «не содержит томатов», действительно их не содержит. Витторио тоже всегда распахивал глаза – зеркала души, когда она произносила в ресторане: «Только без помидоров, пожалуйста». Этого она ему простить не могла.

– Фрески плафона выполнены Тьеполо, – неожиданно сказал граф Гримани, вдруг решив продолжить беседу.

– Да, я заметила, – сказала Ванда.

На этом разговор снова стал угасать.

– Восемьсот гостей можно рассадить здесь за ужином так, что они не будут толкаться локтями. – При этих словах он взял Ванду за локоть.

– Невероятно! – воскликнула она и отодвинулась. Ванда подумала, что он, вероятно, жалеет, что не родился на свет двумя столетиями раньше, когда можно было безнаказанно в любой обстановке хватать женщин под юбками.

– Когда я в первый раз сдал в аренду этот дворец, в Венеции решили, что дело тут не чисто. Теперь же все хотят сдать свои палаццо в аренду, – засмеялся он своей резиновой маской.

– Моя кузина, графиня Кантарини, что живет напротив в Палаццетто Кантарини, почти полгода со мной не разговаривала, после того как я решил сдать дворец в аренду. А сама теперь занимает в своем Палаццетто только нижние комнаты прислуги. Остальное у нее сняли в аренду. – Далее он перешел к техническим подробностям.

– Когда в Палаццо Пизани-Моретта устраивают прием, прислуга несколько часов только и знает, что зажигает свечи. Никто не имеет никакого представления, сколько на самом деле уходит времени, чтобы вычистить одну муранскую люстру!

– Я не знала, что их вообще надо чистить, – сказала Ванда.

Она посмотрела в сторону Радомира, ища глазами помощи, но он был захвачен спором с магараджей и не заметил ее взгляда. Граф Гримани не унимался.

– Если представить, что один слуга целый месяц должен чистить канделябры, и что шестьдесят гардин, каждая из которых шесть метров в длину, должны быть простираны хоть раз в стиральной машине, и что полы на террасах не реже одного раза в два года должны полироваться льняным маслом, то перестаешь удивляться, что из-за таких затрат требуешь за подобный прием десять миллионов лир.

– Неужели? – жуя, удивилась Ванда.

– Вы ведь тоже живете на всемирно известном Большом канале? И даже в особенном дворце. Вы уже слышали о проклятии Палаццо Дарио?

Ванда мягко улыбнулась.

– Вы, пожалуй, пятый, кто напоминает мне об этом.

– Ни в коем случае не хочу при этом сказать, что я в это проклятие верю, – поспешил уверить ее граф. – Но вы, неаполитанка, сами знаете, что речь идет о совершенно конкретных вещах. Знаете ли, балансирование. Меж небом и землей.

Ванда замерла, она почувствовала, что худая рука графа заерзала по ее ноге. Он продолжал говорить, не меняя выражения лица.

– Там всегда жили, с вашего позволения, весьма своеобразные люди, за исключением вашего дорогого дяди, разумеется. Быть может, конечно, это трагические совпадения. Во всяком случае, никто не знает…

– Как неаполитанка, я сама подвержена этим «конкретным вещам, балансированию между небом и землей», – сказала Ванда и, быстро взяв его ладонь, притянула к себе.

– Что вы делаете? – испугался граф.

– Читаю по вашей руке. В Неаполе это все делают. Я научилась этому у моей бабушки.

Она посмотрела на графскую ладонь, которая была на ощупь, как дохлая курица. Вялая, морщинистая, старческая рука.