Воскресший для мщения - Рокотов Сергей. Страница 41

— За тебя! — провозгласил Гнедой, поднимая рюмку с виски. — А ты пригубь и не пей. Ты можешь, Живоглот, тебе не ехать… Сильно только не нажирайся, не люблю я этого!

… Через полчаса Гнедой проводил гостей. А ещё через двадцать минут ему доложили, что приехал адвокат Сидельников.

… — Постарел, постарел Петр Петрович, — качал головой Гнедой. — Поседел-то как… Что, проблемы какие?

— У кого их нет, Евгений Петрович, — развел руками Сидельников, невзрачный мужчина лет сорока пяти — пятидесяти в скромном костюме. — Жена вот приболела, с сердцем что-то.

— А на лечение денег нет? И одет как скромно, пиджачок отечественного производства, старенький, мятый, — сокрушался Гнедой. — Денежные проблемы? Или комплекс Гобсека? На чем передвигаешься по земле, на «Роллс-Ройс» ещё не накопил при такой бережливости?

— «Жигули», седьмая модель, — пожал покатыми плечами Сидельников. — Мне нравится…

— Да, скромность украшает человека. А ведь только за дело Ферзя, насколько мне известно, ты получил сто штук баксов.

— Чуть больше, Евгений Петрович, — улыбнулся Сидельников. — Андрей Валентинович очень щедрый и благодарный человек.

— Очень, очень благодарный, — согласился Гнедой. — Благородный и благодарный. Не то, что я… Да у меня и денег таких нет, не того полета птица… Извольте закусить с дороги… Откушайте, чего Бог послал…

Они закусывали, пили коньяк и виски, потом Сидельников курил трубку, а некурящий Гнедой с наслаждением вдыхал в себя ароматный дымок. Их неторопливую беседу прервал телефонный звонок.

— А, Мишель, ну как там? Так… Так… Отлично. Ну ты у меня умница… Какая же ты у меня умница… Все бы так работали. Все. Все. Теперь немедленно в Рязань, а потом отдохнешь. Дадим тебе твой честно заработанный гонорар, и отдохнешь, как сам пожелаешь. Пока, удачи тебе…

Он положил трубку и внимательно поглядел в бездонные глаза Сидельникова.

— За работу, Петр Петрович. Они согласны, чтобы ты вел дело Кондратьева. Ты уже все обмозговал?

— А как же? Иначе и сам бы не взялся. Знаю, за что деньги получаю…

— Вот и получи аванс. Немедленно. И направляйся в офис фирмы «Гермес». Там тебе много не дадут, можешь работать почти бесплатно. Короче, наша задача — сто третья статья и червонец, ну минимум — лет семь… Даже так, пожалуй, червонца не надо, это перебор… Минимум семь, максимум восемь…

— По-моему, мне не надо повторять задание, Евгений Петрович, — нахмурился честолюбивый Сидельников. — Я такого недоверия не заслужил.

— Гордый, до чего гордый и благородный ты человек, Петр Петрович, — расхохотался Гнедой. — А за благородство надо платить. Пошли в закрома, ты святой человек, тебе можно…

… Делом Кондратьева занялась городская прокуратура. Ему было предъявлено обвинение по статье сто третьей уголовного кодекса — умышленное убийство. Дело стал вести опытный следователь Илья Романович Бурлак. Алексея перевели в Матросскую тишину, и потянулась для него унылая, нелепая жизнь в душной зловонной камере, где ждали своей участи восемьдесят с лишним человек.

Он был внешне спокоен, замкнулся в себе, в обиду себя не давал, да и после нескольких небольших стычек его никто обижать и не пытался. В первую же ночь на Петровке Алексей сорвал зло на своем приблатненном золотозубом соседе, любителе поговорить за душу, не понявшем, с кем он имеет дело и решившем ночью выяснить с ним отношения. Сокамерники чувствовали, что с этим суровым совершенно седым человеком лучше не связываться, что он достаточно опасен и вполне может постоять за себя. Порой ему приходилось защищать от блатных молодых, случайно попавших в этот кромешный ад людей.

Адвокат Петр Петрович Сидельников наведался к нему ещё на Петровку. В принципе, этот внешне скромный, предельно деловой человек понравился Алексею. Говорил он мало, вопросы задавал только по существу. Он сразу сказал, что полностью отмести обвинение в убийстве вряд ли удастся, но отвечать за него он должен не по сто третьей, а по сто пятой статье — за превышение пределов необходимой обороны. Да, Дырявин пытался его убить, и Кондратьев, защищаясь, сам того не желая, убил его.

Бурлак же в это время вел активную работу со свидетелями. А нашел он их немало. И свидетельствовали они не в пользу обвиняемого.

Толстый Пал Егорыч показал , что разговаривал с Кондратьевым, когда тот менял колесо. Когда же он возвращался с собакой домой, он увидел странную цену — Кондратьев душил какого-то лежавшего на земле человека. А потом сел в машину и уехал. А он, хоть и был с овчаркой, вмешаться побоялся и нырнул в подъезд. Примерно то же показала и старуха Жилкина, жившая в том же подъезде на пятом этаже.

— Усе, усе видела, святой истинный крест, усе видела, — божилась она перед здоровенным черноволосым Бурлаком. — Я встаю рано, делать мне нечего, одинокая я, и гляжу себе в окно. Так вот… Вышел этот самый квартирант из подъезда, стал менять колесо. Тут наш Пал Егорыч со своим кабыздохом вышел. Он кажное утро выходит. Я вообще-то в ЖЭК на него жаловалась, поганый он, кабыздох его… Облаял меня как-то… А я ему, нет такого порядка, чтобы честных гуляющих граждан каждая тварь…

— Об этом, если можно в другой раз, — мрачным голосом попросил Бурлак.

— О чем-то они, значит, с Егорычем балакали, — продолжала свое повествование старушка. — А потом откуда ни возьмись мужик. Он спиной стоял к окну, и чего он там делал, не знаю. Но своими глазами видела, как квартирант ему в харю машинный насос запузырил. Тот на спину и грабанулся. Квартирант над ним нагнулся и чегой-то там с ним химичить стал. Тут, вижу, как раз снова Пал Егорыч появился… А потом я на кухню побегала, там у меня молоко на плите закипало. Ну, выключила я молоко, и снова к окну. И святой истинный крест, видела, как тот ему рот рукой прикрыл, и вроде бы как душит… И все. Потом встал, на ахтонобиль свой сел и… будь здоров. А потом уже «Скорая» приехала и милицейская машина тут же…

— На какую машину сел этот человек?

— А я разбираюсь, на какую, чо я в этом маракую? На легковую, понятно, не на грузовик же. Да и темно же было…