Гобелен - Плейн Белва. Страница 31

Ее охватило чувство вины. Кровать, на которой она лежала, этот дом и прислуга, одежда, купленная днем, – все досталось ей таким образом, о котором не хотелось думать.

Потом она рассудила: Донал никому не вредит. Конечно, он не работает, как Дэн и Хенни. Он испытывает презрение к подобным людям, «вершителям добра». «Пустая болтовня, – говорит он, – сотрясение воздуха и никакого дела». Но его благотворительность, известная в обществе, а также частные пожертвования разве не делают его самого «вершителем добра»?

Вдруг она вспомнила о Поле. Что-то надо делать. Она не может потерять Поля…

Донал шел по коридору. Она быстро встала, включила свет у туалетного столика. Коробка от Картье с серьгами лежала на нем: муж достал ее из сейфа. Серьги были великолепны, прекрасны, как капельки росы на солнце, подумала Мэг, опуская их на ладонь.

Наклонившись к зеркалу, она надела одну сережку. Лицо разрумянилось, оно уже не было усталым, как в зеркале у Ли. Вот что делают ласки. Она надела вторую сережку. Серьги свисали до середины шеи, создавая чувственный облик и совершенно не подходя к предстоящему случаю. Но он велел ей надеть их.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ранней весной 1929 года умер отец Поля. После смерти жены старый Вернер тихо угасал и, казалось, даже стал меньше ростом. Поль не знал, испытывали его родители более глубокие чувства друг к другу, чем он предполагал. Но эти размышления теперь были излишни – он жалел, что не сделал больше, сказал лишнее или оставил что-то недосказанным. Так всегда бывает после смерти человека, какие спокойные отношения ни связывали бы с ним. Так думал он в один из тех дней, когда надо было разобраться с вещами покойного и распорядиться ими.

Две полки в шкафу, стоящем в конце коридора, были забиты фотографиями. Вот они, вся семья, приехавшая на пикник к дяде Элфи как-то перед войной. Женщины присели на ступеньки веранды, мужчины стали за ними. Вот еще молодой Элфи, как всегда сияющий. Вот отец Поля, застегнутый на все пуговицы своего строгого костюма. А вот он сам в йельском пиджаке. Прямо пред ним сидела Мариан: очевидно, его мать пригласила ее на уик-энд, строя свои планы, когда Мариан было едва шестнадцать лет.

И, поднеся потемневший снимок к свету, Поль стал рассматривать лицо, которое забыл, – лицо Мариан на заре юности. Гордой и холодной она была. Мог бы и предвидеть сухую, нервную женщину, которой она стала, поднимающей шум из-за пятна на белых лайковых перчатках.

Сейчас она звала его:

– Поль, помоги мне с этими вещами, они тяжелые.

Он пошел в гардеробную отца, где она вытаскивала вещи из шкафа.

– Все эти коробки! Нам придется кого-нибудь позвать, Поль!

Он стоял неподвижно и смотрел на картину на дальней стене.

Она взглянула через его плечо.

– Дюваль. Это ценно, да?

– Да, очень.

На стене висела акварель маленькой девочки с огромными глазами. Она сидела с тетрадкой на коленях, держа кончик карандаша во рту.

«Таблица умножения» – прочитал он название. Сентиментальное название. Сентиментальный рисунок. Но глаза…

Это были глаза, которые он помнил. «Так ты выглядишь сейчас, Айрис?»

– Что ты так уставился, Поль?

– Я не уставился, просто смотрю.

– Но ты выглядишь потрясенным, словно узнал кого-то.

– Я просто думал, как странно, что я никогда раньше не видел эту акварель. Отец, должно быть, просто спрятал ее здесь, чтобы закрыть простенок между окнами. – Полю удалось рассмеяться. – Кто-то, видимо, подарил картину ему. Единственное, чем не обладали мои родители, так это вкусом в искусстве.

– Мне нравились твои родители, – сказала Мариан. Она помолчала, а когда он не ответил, добавила удрученно: – Забавно… я им тоже нравилась.

– Почему забавно? – беспечно спросил он. – Почему бы им было не любить тебя?

– Забавно, потому что я не нравлюсь тебе, как раньше, а им нравилась до конца.

Он почувствовал боль в сердце. Грустный разговор, который ни к чему не приведет.

– Не понимаю, почему ты так говоришь, Мариан.

– Понимаешь. Ты не считаешь, что нам пора поговорить?

– О чем?

– О нас. Я больше не привлекаю тебя.

Ее вытянутая вперед шея неожиданно напомнила Полю гусыню. Он устыдился. Ее рот кривился. «Боже, не позволяй ей, бедняжке, плакать».

– Это глупо, – нежно сказал он. – Я не понимаю, почему ты так говоришь.

– Потому что… ты не спишь со мной.

Она отвернулась, и он понял, какого унижения стоили ей эти слова.

Несколько секунд Поль был в нерешительности. В уме он быстро прикинул: два месяца, а может быть, и больше. Теперь, когда они открыли филиал в Чикаго, он ездил туда почти каждый месяц. У него были женщины, ничем не похожие на Илзе, к сожалению, но вполне приличные женщины, которым, как и ему, чего-то не хватало в жизни. Он считал, что ничего не отнимает у Мариан, но оказалось, что это не так.

– Тебе ведь это не особенно нравится, – все еще нежно заметил он.

– Но тебе-то это необходимо. Мужчины другие, я знаю.

Невежество! Вызывающее жалость невежество! Но таких женщин, должно быть, миллионы.

– Идти сюда, присядь. – Он потянул ее за руку. – Мы сделали сегодня достаточно.

Они прошли в гостиную.

– Видишь ли, мужчине не всегда нужно то, о чем ты могла подумать. Это не имеет отношения к тебе. Я много работаю и становлюсь старше.

Становится старше! А ему еще нет сорока! Если бы она могла понять его тоску, она бы поняла абсурдность его слов. Старше!

Мариан слабо улыбнулась:

– Возможно, я чересчур чувствительна. Наверное. Я прочитала… теперь так много пишут. Возможно, я нервная. Иногда мне так кажется. Как ты думаешь, я нервная?

– Я думаю, тебе не следует так много думать о себе. – Он похлопал ее по руке. – Пока ты счастлива. У тебя полная жизнь.

Он произносил ничего не значащие слова, словно лил успокаивающий бальзам:

– У тебя есть обязанности, у тебя много друзей. Поль понял, что она вспомнила горькую ссору, одну из очень редких в их жизни. Как обычно, ей хотелось, чтобы он поехал во Флориду на месяц, на этот раз с группой друзей, а он отказался. Друзья были милые люди, но не те, с кем бы он согласился провести целый месяц. Они будут играть в карты целый день и считать его необщительным, потому что он не играет в карты. Из-за этого произошла ссора, и он наговорил много такого, о чем потом жалел. Он сказал, что ее друзья скучные люди и утомляют его, он не выносит их холодные, замороженные физиономии. Он помнил все, что тогда наговорил.

– Мне нравятся некоторые из них, большинство из них, – говорил он теперь. – Но дело не в этом. У тебя есть право любить то, что тебе нравится, так же как у меня. Нам не стоит спорить из-за этого.

– В Палм-Бич есть маленький дом у океана, который я могла бы купить. Мне он нравится, и я могу себе позволить его.

– Ты сказала «я». Ты не имела в виду «мы».

– Ну, ты же не захочешь туда ездить.

– Это не имеет значения. Я могу просто купить дом для тебя.

– Ты бы действительно сделал это?

– Я бы купил тебе все, что ты хочешь, Мариан.

– Ты хорошо ко мне относишься, Поль. – В ее глазах появились слезы. – Ты не будешь возражать, если я поеду туда одна?

– Нет. Думаю, что смогу выкроить время и приехать туда зимой.

Она молчала. Молчание звенело в мертвой комнате с простынями, свисающими со стульев, и пылью на скатертях. Потом она неожиданно спросила:

– Ты несчастен, Поль? Иногда мне кажется, не знаю почему, что ты несчастливый человек.

– Нет, конечно, я не несчастен. Я очень счастливый человек. Мне кажется, что мы оба счастливы.

– Но все оборачивается совсем не так, как ожидаешь в шестнадцать или двадцать один год.

– Да, – он старался говорить бодро, – и иногда все оказывается намного лучше.

Она старалась улыбнуться в ответ. На мгновенье в свете пасмурного дня он увидел ее лицо под фатой невесты, а затем это же лицо на больничной подушке после той ужасной операции. Он подумал, что она страдает, и он хочет быть добрым с ней и будет добр, но они совсем чужие люди.