Венецианская маска - Sabatini Rafael. Страница 35

Вендрамин обнажил свои крепкие зубы в застывшем оскале.

— Вы думаете, что вам удастся так легко запугать меня? Где доказательства?

— Не надейтесь, что чеки были уничтожены. Они могут быть представлены в распоряжение государственных инквизиторов.

— Кем? Кем?

— Я предоставлю вам найти ответ на этот вопрос. Вы предупреждены, Вендрамин. Более я вас не задержу.

Вендрамин вытер капельки пота, выступившие над верхней губой.

— Вы — жалкий трус, если укрываетесь этой ложью! Так-то человек чести защищает себя в Англии? Перед богом клянусь, что ни одного пенни из этих денег не получено за изменническую службу.

— Но поверят ли вам инквизиторы? Вы обязаны считаться с их мнением. Его нетрудно предвидеть.

— Боже мой! Я уверен, что вы знаете правду. И все-таки вы, негодяй, посмели угрожать мне этим! Боже мой, это невероятно!

— Конечно, я мог использовать ваши методы и нанять головорезов, чтобы прикончить вас. Но я предпочитаю поступить по-своему. А теперь, если вы позволите мне уйти, я пожелаю вам удачного дня.

Разъяренный Вендрамин пинком распахнул дверь.

— Ступайте, сэр! Ступайте!

Марк-Антуан немедленно вышел.

Глава XX. УЯЗВЛЕННАЯ ВЕДЬМА

В тот же день Вендрамин яростно обрушился на виконтессу де Сол. Он застал ее, когда она устраивала прием в изумительном салоне, выдержанном в черных и золотых тонах, который так восхитительно сочетался с ее собственной утонченной элегантностью.

Царственная Изабелла Теоточи, сопровождаемая влюбленным маленькие Альбрицци с его рассеянным взором, была главенствующей фигурой в этом избранном обществе.

Лидер барнаботти встретил здесь тот же холодный прием, каким нынче его повсюду удостаивали. Он укрепился в своем презрении к ним, вполне искреннем. Лицемерно улыбающиеся, жеманные, но нахальные и самоуверенные, они образовывали шумное сборище всех возрастов и социальных положений.

Было великое множество речей о Свободе, о торжестве Разума и правах человека, и великое множество плохо усвоенных энциклопедических материй металось в этой среде псевдо-интеллектуалов; и все это — под мороженое, кофе и мальвазию. Имело место и определенное злословие. Но прикрыто оно было интеллектуальными лоскутами в устах тех, кто проповедовал широту взглядов столь же потрясающую, сколь и необоснованную никакими разумными критериями.

Нетерпение терзало Вендрамина, пока не ушел последний из них.

Тут она упрекнула его за дурное настроение и поведение, проявленное им по отношению к ее друзьям.

— Друзья? — переспросил он с огорченным видом. — Клянусь, если вы нашли себе друзей среди этих напыщенных сводников и этих духовно убогих проституток, то я знаю о вас все. Меня уже ничто не удивляет. Даже то, что вы опустились до предательства.

Она опустилась на черно-золотой диван, раскинув в стороны полы своего платья.

— О, понимаю, ваше дурное настроение вновь коренится в ревности, — она вздохнула. — Вы становитесь невыносимо скучным, Леонардо.

— Конечно, у меня нет повода Ваша верность удовлетворяет моей подозрительности, которая проистекает из несдержанности моих собственных мыслей. Вы это хотели сказать, не так ли?

— Что-то в этом духе.

— Вам было бы уместнее оставить легкомыслие. Я не шучу сейчас. И вам было бы лучше не провоцировать меня больше того, что уже сделано.

Но изящная маленькая дама рассмеялась в ответ.

— Во всяком случае, не угрожаете ли вы мне? Он злобно посмотрел на нее сверху вниз.

— Боже! Да вы совершенно бесстыдны!

— Нужно отметить, что я следую вашему примеру, Леонардо, хотя и с меньшим основанием для стыда

— Есть ли женщина, спрашиваю я, имеющая большие основания?

— Возможно, ваша мать, Леонардо.

Он наклонился и со злостью сжал ей запястье.

— Не попридержите ли вы свой дерзкий язык, пока я не причинил вам вреда? Я не потерплю имени моей матери у вас на устах! Вы, ведьма!

Она вскочила, внезапно побледневшая и ошеломленная — поистине, ведьма, уязвленная его оскорблениями. Она выдернула свое запястье из тисков его хватки.

— Думаю, вам лучше уйти! Вон из моего дома! Поскольку он стоял, язвительно усмехаясь над ней, она топнула своей изящно обутой ножкой.

— Вон из моего дома! Вы слышите?

Она повернулась к шнуру звонка, но он преградил ей путь.

— Сначала выслушайте меня. Вы предоставите мне отчет о вашем предательстве.

— Глупец! Я не обязана перед вами отчитываться! Если мы уж говорим об отчетах, вы лучше подумайте о том, что вы — мой должник.

— У меня есть основания полагать, что вы предали это огласке.

— Предала это огласке? — к ее озлобленному раздражению примешалось удивление. — Предала огласке, вы сказали?

— Да, предали это огласке, мадам. Проболтались вашему возлюбленному — этому проклятому англичанину, от которого у вас нет секретов. Я могу простить вашу неверность. В конце концов, я могу вернуть деньги вашему распутному семейству. Но я не могу простить это предательство. Знаете, что вы сделали? Вы отдали меня в руки этому человеку. Хотя, пожалуй, именно этого вы и хотели.

Теперь ее чистые голубые глаза застыли на нем скорее в испуге, чем в гневе. Она провела тонкой белой рукой по лбу, приведя в беспорядок золотистые кудряшки, что вились на висках.

— Боже мой! Это мне совершенно непонятно. Вы бредите, Леонардо. Все это ложь. Я никогда не говорила ни слова ни мистеру Мелвилу, ни кому-либо еще о деньгах, взятых вами у меня. Клянусь вам в этом! Что до остального… — она скривила губы и пожала плечами. — Этот Мелвил не имеет никакого отношения к моим любовным делам.

— Даже если бы не было других причин, вы рассказали бы ему об этом, доказывая тем свою любовь. Значит, вы лжете мне. Почему он постоянно бывает здесь? Почему он всегда увивается возле вас, когда вы где-нибудь встречаетесь?

— Оставьте это! — воскликнула она в нетерпения. — Придерживайтесь главного. Держитесь того, что действительно важно. Это — дело с деньгами. Я еще раз клянусь, что я никогда даже шепотом не говорила об этом.

— О да! Вы будете вновь и вновь давать клятвы. Клятвопреступление никогда не составляло проблемы для таких женщин, как вы, — и неистово приправляя свое повествование ругательствами, он пересказал ей с определенными сокращениями свою беседу с Мелвилом, состоявшуюся этим утром.

— Теперь, — спросил он в заключение, — вы по-прежнему считаете, что стоит тратить время, чтобы отрицать вашу низость?

Она была слишком напугана, чтобы выразить возмущение его оскорблениями. Бе гладкий белый лоб наморщился. Она оттолкнула его, и скорее под воздействием ее воли, чем руки, он отступил и выпустил ее. Она отошла и вновь села на диван, упершись локтями в колени и положив подбородок на ладони. Он наблюдал за ней с сомнением и ждал.

— Это гораздо серьезнее, чем вы полагаете, Леонардо. Я могу понять ваш гнев. Вы считаете, что это — праведный гнев. Ничего подобного. Но есть тут еще кое-что. Я полагаю, вы ничего не преувеличили в своем рассказе? В чем же ваши трудности? Вот что главное. Осведомленность Мелвила. Его невероятная осведомленность… Как ему стало известно, как он докопался до этого?

— Возможен иной способ, кроме предложенного мною? — спросил Вендрамин с прежней насмешкой в тоне.

— Я прошу вас быть серьезнее; как мне кажется, перед нами возникла настоящая опасность. Я официально заверяю вас, Леонардо, что единственный другой человек, который что-либо знал про меня, — мой кузен Лальмант, от которого шли ассигнования. Мелвил мог узнать об этом только от него.

— От Лальманта! Вы хотите сказать, что французский посол состоит в дружеских отношениях, в столь тесных отношениях, с этим человеком, с этим англичанином? — и почти бездумно добавил: — Если он в действительности англичанин.

Он опустил голову на грудь, уперев подбородок в галстук, и очень медленно, погруженный в раздумья, подошел к ней. Но гость не смотрел на нее. Его глаза замерли на полу. Если его златовласая маленькая ведьма действительно говорила правду, то напрашивался единственный вывод.