ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Sabatini Rafael. Страница 70

— Это сделал ты? — В недоверчивом тоне гасконца явственно проскользнуло нотка обиды.

— Ну, нужно же мне было упрочить своё положение. Агент должен что-нибудь делать, чтобы оправдать своё существование. После вчерашней вспышки в Конвенте я понял, что должно произойти. Я хорошо изучил Шабо. Он неизбежно предал бы сообщников, и мне нужно было его опередить. Так что я лишь ускорил то, что и так должно было случиться, — не без пользы для себя. Я очень предусмотрителен, Жан.

— И очень скрытен. — Де Бац не скрывал досады. — Почему ты не поделился своей уверенностью со мной?

— Боялся, что будешь возражать. Кроме того, я делюсь ею сейчас. Мог и вообще ничего не сообщать.

— Благодарю за откровенность. Кого ты выдал в своём отчёте?

— Всех, на кого донёс Шабо, за исключением Бенуа. С ним, я надеялся, можно повременить, но Шабо предал всех. Это можно было предвидеть. Впрочем, он ещё, быть может, сумеет спастись. У остальных же нет ни одного шанса.

Потом Андре-Луи объяснился немного подробнее, сумев рассеять отчасти, хотя и не совсем, досаду барона. Де Бац продолжал упрекать друга в излишней скрытности.

— Разве я где-нибудь допустил ошибку? — защищался Андре-Луи. — Послушай, что творится на улицах! Боже мой, да мы с тобой, Жан, подняли бурю, которую непросто будет усмирить.

И он был прав. В «Мониторе» можно прочесть о волнениях последовавших за тем дней. В Конвенте гремели яростные речи, обличавшие коррупцию. Законодатели всеми силами старались восстановить пошатнувшееся доверие народа, о чём свидетельствует сама формулировка обвинения, предъявленного Шабо и его сообщникам: «казнокрадство и заговор с целью очернить и уничтожить революционное правительство».

Но буря всё не утихала. Чтобы умерить ярость обманутого народа, Конвент санкционировал арест за арестом. Не избежали заключения и братья Фреи и даже несчастная Леопольдина. Даже Робеспьера напугала сила землетрясения, до самого основания потрясшего Гору. Он спешно вызвал из Страсбурга Сен-Жюста. В этот страшный час архангел революции должен быть в Париже, подле своего божества.

Сен-Жюст примчался и направил всю свою энергию и ловкость на восстановление подорванного доверия.

Речь оратора производит впечатление на слушателей, только если оратору доверяют. Сен-Жюсту доверяли. Он снискал репутацию аскета. Все стороны его жизни отличала спартанская строгость. Он был примером всех гражданских добродетелей. Он страстно требовал чистоты морали от других, но никто не мог бы обвинить его в том, что он менее требователен к себе.

Поэтому, когда Сен-Жюст гневно обрушился на уличённых в коррупции коллег-депутатов, народ решил, будто слышит наконец собственный голос, предъявляющий обвинение Ковенту. Сен-Жюст взялся за дело с такой ловкостью, что ему удалось на только погасить негодование против Горы, но и извлечь для своей партии выгоду из ситуации.

Он воспользовался бесстыдным мошенничеством, приведшим к падению Шабо и компании, как предлогом, чтобы списать на них все народные бедствия. Люди голодают, уверял он, потому что шайка низких негодяев присваивала и растрачивала народное добро. Он возблагодарил небо, что всё обнаружилось не слишком поздно. Причинённый ущерб можно ещё возместить. Стоит только преданным делу законодателям распутать клубок махинаций продажных коллег, как тут же придёт конец всем несчастьям.

Убеждённые его доводами, люди поверили всем обещаниям. Доверие к Конвенту было восстановлено, а с ним и спокойствие и готовность мириться с неизбежными трудностями перехода от тирании к свободе.

Победа, которую принёс Сен-Жюст своей партии, отчасти объяснялась благоприятным поворотом в ходе военных действий. Сен-Жюст сумел подтвердить свои способности и потрудился в Страсбурге на славу. Правда, Тулон благодаря уловкам вероломного Питта по-прежнему оставался средоточием реакции, но в остальных частях Франции республиканские войска одерживали одну победу за другой и неуклонно гнали врага к границам.

А вскоре внимание толпы переключилось на борьбу титанов. Дантон и Эбер сцепились в смертельной схватке. Следует отдать должное неукротимости духа и мужеству Дантона, выбравшего именно это время для того, чтобы померяться силами с человеком, столь влиятельным, сколь влиятельным был «папаша Дюшес». К словам этого газетчика, одиозной во всех отношениях личности, прислушивались и Коммуна, и полиция, и революционная армия, и даже Революционный трибунал. Он был анархистом, то есть противником всякой власти, он решительнее, чем кто бы то ни был, защищал кровопролитие и способствовал свержению короля, а позже и самого Господа Бога в лице государственной религии.

Дантон мыслил конструктивно. Он решил, что революции принесено уже достаточно жертв и настала пора восстановления порядка и уважения к власти. Он вернулся и Арси, чтобы проповедовать умеренность, но наткнулся на жёсткое противодействие Эбера. Между ними началась война.

Робеспьера такое положение вещей вполне устраивало. Он сохранял нейтралитет и наблюдал. Как бы ни опьяняло его растущее могущество, он сознавал, что путь к единоличной диктатуре будет непростым. Впрочем, он был согласен и на триумвират, в котором правил бы совместно со своими прислужниками Сен-Жюстом и Кутоном. А потому соперничество Эбера и Дантона, его собственных соперников, было ему на руку. Пускай один из них разделается с другим, а уж с уцелевшим Робеспьер справится сам, когда понадобится.

Де Бац тоже наблюдал и выжидал. Сначала, поняв, что красноречие Сен-Жюста, скорее всего, утихомирит разгоревшиеся страсти, барон испытал острое разочарование. Но постепенно Андре-Луи зарядил его своей неизменной уверенностью в конечном успехе. То, что удалось сделать однажды, всегда можно повторить.

— В следующий раз, — заверил его Андре-Луи, — они уже не оправятся. Общественное доверие не вынесет второго такого удара и рухнет окончательно. Поверь мне на слово.

— Этому я могу поверить, но я не вижу новой благоприятной возможности.

— Возможность подворачивается тому, кто её ищет. Именно этим я и занимаюсь. Схватка между Дантоном и Эбером способна многое вытащить на свет божий. Я действую заодно с Демуленом в поддержку Дантона, так что нахожусь в самом центре событий.

Проникнувшись уверенностью друга, де Бац запасся терпением и засучив рукава взялся за работу. Его лжепатриоты снова смешались с толпой и при каждом удобном случае настраивали граждан против Эбера. Памфлетисты трудились не покладая перьев. Андре-Луи, сотрудничавший со «Старым Кордельером», исписывал пачки бумаги, всячески помогая Демулену. Молодые люди нашли друг в друге родственные души, и совместная деятельность ещё усиливала взаимную привязанность. Это сотрудничество приносило Андре-Луи удовлетворение, тем большее, что Демулен не предназначался заговорщиками в жертву.

Между тем беспокойный ум Андре-Луи постоянно измысливал пути решения ещё одной проблемы: поисков уязвимого места в основании Горы. Демулен, союзник Дантона, тоже готовил почву на будущее. Он не забывал, что Дантону, когда тот избавится от Эбера, предстоит схватиться с Робеспьером. В ходе подготовки к предстоящей борьбе Демулен сделал несколько выпадов против Сен-Жюста. Выпады носили несколько шуточный характер и имели целью лишь вызвать смех в адрес последнего, но одна из этих острот уязвила самолюбие молодого депутата, и он не сдержался, высказав в ответ замечание, весьма напоминавшее плохо завуалированную угрозу.

«Он считает свою голову, — писал Демулен, — краеугольным камнем Республики и носит её на плечах, словно святые дары».

Несколько дней спустя, ранним ноябрьским утром Демулен ворвался к Андре-Луи в крайнем возбуждении. Взгляд его светлых глаз казался диким, каштановые волосы растрепались, одежда была в беспорядке. О необычном волнении свидетельствовало и усилившееся заикание.

— Этот Сен-Жюст относится к себе чересчур серьёзно! Строит из себя кого-то, нечто среднее между Брутом и святым Алоизием Гонзагой. Но я бы сказал, в нём куда больше от Кассия.