ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Sabatini Rafael. Страница 71

— И ты воображаешь, что сообщил мне новость? — спросил Андре-Луи, удивлённый этой вспышкой обычно довольно спокойного Демулена.

Он встал из-за стола, прошёл к камину и бросил в угасающее пламя несколько еловых шишек. На улице стоял туман, утро было сырое и холодное.

— Ах, но тебе известно, что он заявил? Что пока я пишу, будто бы он носит голову, словно святые дары, он тем временем проследит, чтобы я носил свою подобно святому Дени. Что ты об этом думаешь?

Намёк на обезглавленного святого был предельно прозрачен.

— Хорошенькая острота!

— Хорошенькая. От неё пахнет кровью. Он собирается меня гильотинировать, так, что ли? Лишить меня головы в наказание за безобидную шутку? Раз он смеет так открыто угрожать за такую малость, то, похоже, собственную голову он уже потерял. Пока — в переносном смысле, а там кто знает.

— Да уж, довольно неблагоразумно с его стороны, — мрачно согласился Андре-Луи.

— Гораздо более неблагоразумно, чем он полагает и чем вы подозреваете, мой друг. Я не из тех, кто поджимает хвост, услышав угрозу. Если это объявление войны, я готов. — Демулен вытащил из-за пазухи бумагу. — Вот: весьма своевременный подарок судьбы, прочти. Мы сорвём маску с этого лицемера. Посмотрим тогда, как у него получится и дальше строить из себя святого Алоизия.

Бумага оказалась письмом от некоего Торина из Блеранкура. Оно было пропитано горечью и злобой против Сен-Жюста, которого автор, явно с недобрым умыслом, величал «бывшим шевалье де Сен-Жюстом». Торин обвинял Сен-Жюста в том, что тот соблазнил его молодую жену, увёз её в Париж и сделал своей тайной любовницей. И это в то время, когда всему свету известно, что Сен-Жюст обручён с сестрой депутата Леба.

«Он истинный отпрыск своего распутного аристократического рода, — писал негодующий муж. — Бывший шевалье Сен-Жюст, который ратует в Париже за преобразования, следовало бы начать с преобразования себя. Он вор и подлец, и я в состоянии это доказать. Мне говорили, что в Конвенте он выступает за чистоту как в общественной, так и в частной жизни. Пусть ему предъявят его собственные требования. Пусть подвергнут его очищению. Гильотина — великое национальное чистилище».

К вышесказанному автор письма присовокупил, что обращается к Демулену, поскольку по некоторым фразам «Старого Кордельера» сделал вывод о проницательности редактора, который, похоже, заподозрил, какова истинная сущность этого развратного лицемера. Он, Торин, желает не столько отомстить за нанесённое оскорбление, сколько защитить несчастную женщину, которую Сен-Жюст, несомненно, вышвырнет умирать на улицу.

Андре-Луи подавил глубокий вздох. Письмо пришло столь своевременно, что он никак не мог поверить несказанной удаче. Если изложенные в нём факты подтвердятся, Сен-Жюсту придёт конец. Вот оно, уязвимое место, которое искал Андре-Луи.

При обычных обстоятельствах, несмотря на воспеваемое в последнее время депутатами целомудрие, того, кто увёл жену, вряд ли стали бы сильно осуждать. Но, учитывая помолвку Сен-Жюста с сестрой Леба, такой поступок выглядел чудовищным. Помолвка не давала возможности сделать скидку на искреннюю любовь к госпоже Торин. Несчастная женщина представала жертвой беззастенчивой похоти.

Капитал, который можно было извлечь из письма, не поддавался подсчёту. После аферы с Индской компанией, коснись скандал любого члена Горы, он мог быть огромным. Но, разразившись вокруг Сен-Жюста, народного кумира, первого помощника Робеспьера, человека, разоблачившего Шабо и восстановившего доверие к своей партии, имел бы совершенно непредсказуемые последствия. Письмо действительно было подарком судьбы, превосходящим самые смелые надежды, питаемые Андре-Луи.

Но торопиться было ни к чему. Пускай сначала Дантон отправит Эбера и его сторонников дорогой жирондистов, а уж потом, когда расчистится арена неизбежной заключительной схватки между Дантоном и Робеспьером, придёт время нанести удар, от которого Робеспьер со своими приверженцами, а с ними и сама революция, уже не оправятся.

Андре-Луи вернул письмо Демулену.

— Да, — проговорил он задумчиво, — если вы будете действовать осторожно, он — ваш. Неплох оборот «бывший шевалье де Сен-Жюст». Возьмите его на вооружение, вскоре он может вам пригодиться. Он разворошит целый клубок предубеждений, гнездящихся в глубинах патриотически настроенных умов. Да и «истинный отпрыск развратного аристократического рода» — тоже неплохо. Я это запомню. Кажется, этот Торин неглупый парень. Надо бы отправить за ним кого-нибудь — он должен быть под рукой, когда придёт время. Возможно, ему известно что-то ещё. Помните, он называет Сен-Жюста вором и негодяем? Может, он намекает на кражу не только жены? Не теряйте времени, Камиль, но соблюдайте осторожность.

Демулен последовал всем советам Моро, кроме соблюдения осторожности. Ей он так и не сумел научиться. Он позволял себе говорить почти в открытую, забывая, что Сен-Жюст — по-прежнему кумир толпы. А после низвержения Шабо — даже больше, чем кумир. Плохо завуалированные намёки журналиста передали Сен-Жюсту, и тот, очевидно, их понял. Десять дней спустя Демулен снова пришёл к Андре-Луи, но на этот раз в подавленном состоянии.

— Негодяй поставил нам шах и мат. Торин уже в Париже, но его привезли как арестанта. Сейчас он в Консьержери.

В первую минуту Моро помрачнел, но потом рассмеялся.

Если это шах и мат, то только самому Сен-Жюсту. Он до такой степени усугубил свою ошибку, что теперь его подлость заметит и слепой.

Демулен уныло покачал головой.

— Напрасно вы считаете его глупцом. Вы заблуждаетесь. Торин арестован за участие в роялистском заговоре. В противном случае Дантон уже превратил бы Сен-Жюста с трибуны Конвента в лепёшку. Для этого достало бы всего двух вопросов, но хитрый дьявол подготовился к ответу. Торин — роялист. История о его жене — ничем не подтверждённая ложь. Они не живут в одном доме с Сен-Жюстом. Он слишком умён, чтобы поступать так безрассудно, и держит её в тайном убежище. Я порасспрашивал людей. Помимо свидетельства Торина эту пару ничто не связывает.

— Чёрт бы побрал ваши расспросы! — вспылил Андре-Луи. — Они-то и насторожили Сен-Жюста. Да ещё этот идиот Торин… Дать втянуть себя в заговор… — Внезапно Моро осёкся. — А, собственно, что известно об этом заговоре?

— Ах, это! По-моему, дело высосано из пальца. В наши дни это довольно просто.

— Да уж. Весьма просто. Человеку в положении Сен-Жюста расправиться с неугодным без суда проще, чем это мог позволить себе какой-нибудь Людовик. Вот во что эти мерзавцы превратили свободу.

— Повторите-ка! — воскликнул Демулен, хватая с письменного стола карандаш и бумагу.

— Повторю, только не следует это публиковать. До поры до времени.

— Когда же будет можно?

— После того, как я побываю в Блеранкуре.

— А это ещё зачем? — Демулен выпрямился и удивлённо воззрился на Моро.

— Правду надо искать там. Вот я и съезжу, погляжу, нельзя ли её найти. Но до моего возвращения ни слова, ни единого слова о деле, и упаси вас бог напечатать хоть одну строку в «Старом Кордельере» о Сен-Жюсте. Одно неосторожное, слишком рано сказанное слово, и Сен-Жюст заполучит наши головы. Он на это способен, помните! Тому доказательство арест Торина. Он способен на всё.

Демулен оробел, ибо смелым он становился только с пером в руке, и поклялся молчать. Потом он спросил у Андре-Луи, как тот собирается действовать.

— Надо ещё обдумать, — ответил Андре-Луи.

Он обдумал это позже, вместе с де Бацем, которому Моро изложил план, призванный увенчать долгие труды.

— Арестовав Торина, негодяй перегнул палку. Если удастся откопать в Блеранкуре то, что я надеюсь откопать…

— Битва будет выиграна, — закончил за него барон. — Робеспьер и его Гора не устоят перед новой бурей, поднятой нами. Ты окончательно расчистишь дорогу, по которой вернётся новый король.