Божьи воины - Сапковский Анджей. Страница 40

– Я имел в виду не тебя.

– Я не ребенок, – поморщился Рейневан. – Говорить умею, знаю что и когда говорить. И в кости тоже играть умею.

– Нет, не умеешь. Во всяком случае, не с Хунцледером и его шулерами. Короче говоря, учти, что я сказал.

Когда они вошли, шум утих. Опустилась тишина, а несколько пар неладно смотрящих глаз прилипли к ним, словно пиявки к дохлой плоти. Момент был неприятно беспокоящий, но, к счастью, длился недолго.

– Шарлей? Ты?

– Рад тебя видеть, Беренгар Таулер. Приветствую и тебя, господин Хунцледер. Как хозяина заведения.

За столом в обществе трех субъектов в кожаных кабатах сидел широкоплечий полный мужчина с большим носом и подбородком, изуродованным некрасивым шрамом. Его лицо было густо покрыто оспинами – интересно, что только на одной, левой стороне. Совсем так, словно складка над носом, сам нос и деформированный подбородок обозначали граничную линию, которую болезнь не осмелилась переступить.

– Господин Шарлей, – ответил он на приветствие. – Глазам своим не верю. Вдобавок с компанией, с людьми, которых я не знаю. Но коли они с тобой… Мы здесь охотно принимаем гостей. Не потому, что их любим. Ха, мы их зачастую совсем не любим. Но ими живем!

Мужчины в кожаных кабатах захохотали. Остальные радости и веселья не проявили, несомненно, слыша шутку Хунцледера не первый и не второй раз. Не засмеялся ни стоящий за стойкой дылда с красной чашей на лентнере, ни сопровождающий его бородач в черном. Законченный стереотип гуситского проповедника. Не засмеялась, как легко догадаться, ни одна из вызывающе одетых девушек, крутящихся по комнате с кувшинами и жбанами.

Не засмеялся поглаживавший кубок мужчина с темной многодневной щетиной, в куртке, порыжевшей от панциря, тот самый Беренгар Таулер, который приветствовал Шарлея сразу, как только они вошли. Именно туда, к столу Таулера, которого сопровождали еще трое, направлялся демерит.

– Приветствую и приглашаю. – Беренгар Таулер указал на лавку, любопытным взглядом окинул Рейневана и Самсона. – Представь нам… друзей.

– А зачем? – проговорил по-над своим кубком рыжеватый толстяк. – Младшего я уже видел в деле на Усти, при гейтманах. Они говорили, что он их лейбмедик.

– Рейнмар из Белявы.

– Приятно слышать. А тот?

– Тот, – ответил со свойственной ему небрежностью Шарлей, – это тот. Не помешает, не заденет. Он с деревяшками работает.

Действительно, Самсон Медок изобразил мину придурка, сел у стены и принялся стругать палочку.

– Если уж мы начали знакомиться, – Шарлей уселся, – то будь добр и ты, Беренгар…

Трое за столом поклонились. Рыжего толстяка сопровождал гордо выглядевший паренек, для гусита одетый довольно богато и цветасто, а также невысокий, худолицыи и седой тип, похожий на венгра.

– Амадей Батя, – представился толстяк.

– А я – рыцарь Манфред фон Сальм, – сообщил цветастый паренек, а преувеличенная надменность, с которой он это сказал, свидетельствовала о том, что из него такой же рыцарь, как из козьей задницы труба, крещен он, вероятно, был Зденеком и ни с кем из фон Сальмов не только никогда не сидел, но даже и не стоял.

– Иштван Сеци, – подтвердил догадку мадьяр. – Выпьем? Предупреждаю, что в этом разбойничьем борделе жейдлик вина стоит три гроша, а полпинты пива – пять пенендзов.

– Но вино хорошее. – Таулер отхлебнул из кубка. – Для разбойничьего борделя и шулерни. Коли уж об этом речь, то которое из названных увеселений привело вас к Хунцледеру?

– В принципе ни одно. – Шарлей кивнул девушке со жбаном, а когда она подошла, он оценил ее взглядом. – Однако это не значит, что ни одним не воспользуемся. Выступления, к примеру, сегодня будут? Живые картинки?

– Конечно, – ухмыльнулся Таулер. – Конечно, будут. Я тут в основном из-за этого. Даже играть не буду. Боюсь, что меня освободят даже от того флорена, который надо отдатъ за зрелище.

– А кто это? – движением головы указал демерит.

– Тот, что у стойки, – Амадей Батя сдул пивную пену с усов, – который с чашей на груди, это Хабарт Моль из Моджелиц, сотник у Рогача. Бородач, смахивающий на священника, – его дружок. Они приехали вместе. С Хунцледером за столом сидят его шулера. Имя помню только одного, того лысого, его зовут Йежабек.

– Ну, уважаемые, – крикнул от своего стола Хунцледер, энергично и призывно потирая руки, – К столу, к столу, поиграем! Фортуна ждет!

Манфред фон Сальм сел за стол первый, его примеру последовал Шарлей, зашумели отодвигаемыми табуретами Иштван Сеци и Амадей Батя. Подсели украшенный чашей сотник от Рогача, оторвался от стойки его дружок, выглядевший проповедником, Рейневан, памятуя предупреждение Шарлея, остался. Беренгар Таулер тоже не двинулся из-за стола, кивком головы подозвал ближайшую девушку со жбаном. Она была рыжая и веснушчатая, веснушки покрывали даже ее оголенные предплечья. Глаза у нее были обведены не такими большими и темными кругами, как у других, но лицо какое-то странно неживое.

– Во что сыграем? – спросил собравшихся за столом Хунцледер, ловко тасуя карты. – В пикет? В ронфу? В трентуно? В меноретто? Во что желаете, можно в криццу, можно баззетту… Можно и в трапполо, можно в буфф араджиато, или вы предпочитаете ганапьерде? Я знаю все genera ludorum fortunae! [131] Согласен на любую. Наш клиент – наш хозяин. Выбирайте.

– Многовато нас для карт, – заметил Батя. – А пусть поиграют все. Предлагаю кости. По крайней мере для начала.

– В кости? В благородное tessarae. Клиент – наш хозяин. Я готов в любую игру…

– Особенно, – бросил без юмора Иштван Сеци, – в кости, которые у тебя в руке. Не считай нас идиотами, друг.

Хунцледер неискренне засмеялся, кости, которыми баловался, характерно желтые, он бросил в кубок, тряхнул. Руки у него были маленькие, крепенькие, пальцы короткие, толстоватые. Его руки были полной противоположностью тому, что ассоциировалось с руками шулера и страстного игрока. Но в деле – что уж тут говорить – были хороши, шустрые как белочки.

Брошенные ловким движением из кубка желтые кости катились недолго, обе упали шестерками кверху. Продолжая кривить лицо в притворной улыбке, Хунцледер собрал кости, проделав это одним молниеносным движением, словно ловил муху со стола. Резко тряхнул кубок, бросил. И снова двойная sexta stantia, дважды по sex puncti. Бросок. Два раза по шесть очков. Бросок. То же самое. Сотник снова выругался.

– Это была, – усмехнулся Хунцледер покрытой оспинами половиной лица, – всего лишь шутка. Этакая маленькая шуточка.

– Действительно, – ответил усмешкой Шарлей. – Маленькая, но со вкусом. И забавная. Однажды в Нюрнберге я был свидетелем, как за точно такую шуточку при игре на деньги шулеру сломали обе руки. На каменном порожке, при помощи кузнечного молота. Мы усмеялись до слез, поверьте.

Глаза Фридуша Хунцледера неприятно разгорелись. Но он сдержался, снова ухмыльнулся рябоватой физиономией.

– Шутка, – повторил он, – это шутка. Шуткой и должна остаться. Для игры мы возьмем другие кости. Эти я убираю…

– Но не в карманы, сто чертей, – буркнул Манфред фон Сальм. – Клади их на стол. В качестве наглядного пособия. Время от времени мы будем с ними сравнивать другие.

– Как желаете, как желаете. – Шулер поднял руку, показывая, что согласен на все, все принимает и что клиент – его господин. – Какая игра вам нравится? Пятьдесят шесть? Шестерки и семерки?

– А может, – предложил Шарлей. – Glukhaus?

– Пусть будет Glukhaus. Шевелись, Йежабек.

Йежабек протер рукавом доски стола, начертил на них мелом разделенный на одиннадцать полей прямоугольник.

– Готово, – потер руки Хунцледер. – Можно ставить… А ты, брат Беренгар? Не почтишь нас? Жаль, жаль…

– Маловато искренности в твоем сожалении, брат. – Беренгар Таулер постарался сказать это так, чтобы «брат» прозвучал совсем не по-братски. – Ты ведь не можешь не помнить, как в прошлую субботу ощипал меня как гуся на святого Мартина. Из-за отсутствия денег я посижу, посмотрю на живые картины, порадуюсь кубку. И может, беседе, потому как Рейнмар тоже, вижу, не стремится в кости…