Божьи воины - Сапковский Анджей. Страница 41

– Ваша воля, – пожал плечами Хунцледер. – Для нас же, панове, план таков: вначале поиграем в кости. Потом, когда нас приуменьшится, сыграем в пикет или в другой ludus cartularum. А по ходу игры будет представление, часть, значит, художественная. Фортуна, ждем тебя!

Некоторое время от стола доносились в основном ругань, стук кидаемых на стол монет, грохот accozzamento, стук костей, катающихся по столу.

– Насколько я знаю жизнь, – Беренгар Таулер отхлебнул из кубка, – Амадей проиграет за три пачежа и вернется сюда. Так что если у тебя есть что сказать мне по секрету, то давай.

– А почему ты думаешь, что есть?

– Интуиция.

– Ха. Ну ладно. Замок Троски, на Йичинском Погорье, вблизи Турнова…

– Я знаю, где находится замок Троски.

– Бывал там? Хорошо знаешь?

– Бывал неоднократно, знаю отлично. В чем дело?

– Мы хотим туда попасть. Беренгар снова отпил из кубка.

– С какой целью? – спросил он, казалось, равнодушно.

– Да так себе, смеха ради, – так же равнодушно ответил Рейневан. – Такая у нас фантазия и любимое развлечение: попадать в католические замки.

– Понимаю и больше вопросов не имею. Значит, Шарлей деликатно напоминает мне о моем долге. Таким путем я могу сровнять счет? Ладно. Подумаем.

– То есть да или то есть нет?

– Значит, подумаем. Эй, Маркетка! Вина, будь добра.

Ему налила рыжая, веснушчатая, с мертвым лицом и пустыми глазами. Однако эти недостатки красоты с лихвой перекрывала фигура. Когда девушка отходила от стола, Рейневан не мог удержаться, чтобы не смотреть на ее талию и бедра, истинно гипнотизирующе покачивающиеся в легком танцевальном движении.

– Вижу, – улыбнувшись, заметил Таулер, – притягивает твой глаз наша Маркетка. Наша живая картина. Наша адамитка.

– Адамитка?

– Выходит, ты ничего не знаешь. Шарлей не говорил? А может, ты вообще не слышал об адамитах?

– Так, кое-что. Но я силезец, в Чехии всего два года.

– Закажи себе что-нибудь выпить. И сядь поудобнее.

– Когда произошел чешский переворот, – начал Беренгар Таулер, когда Рейневана уже обслужили, – возникла солидная группа чудаков и сумасшедших. В 1419 году по стране прокатилась волна религиозной истерии, сумасшествия и мистицизма. Повсюду кружили бесноватые пророки, пугая концом света. Люди бросали все и толпами шли в горы, где ждали второго пришествия Христа. На всем этом вылезли на свет старые, забытые секты. Из темных углов выползли разные хилиасты, адвентисты, никоалиты, патерниане, спиритуалы, вальденсы, бегарды, хрен их знает, кто еще. Считать не пересчитать.

За столом начался бурный спор, пошли в ход разные слова, в том числе и скверные. Громче всех кричал Манфред фон Сальм.

– Ну и началось, – продолжил Таулер, – проповеди, пророчества, вещания и апокалипсисы. Дескать, надвигается Третий Век, а прежде чем он начнется, старый свет должен погибнуть в огне, А потом Христос вернется во славе, наступит Царствие Божие, воскреснут святые, злые неотвратимо пойдут на вечные муки, а добрые будут жить в райском счастье. Все будет общее, исчезнет всякая собственность. Уже не будет богатых и бедных, не будет нужды и притеснения. На земле воцарится всеобщее благоденствие, счастье и мир. Не будет несчастий, войн и преследований. Некому будет нападать на другого или принуждать его ко греху. И никто не станет возжелать жены ближнего своего. Ибо жены тоже окажутся во всеобщем использовании.

Ну что ж, конец света, как видим, не наступил. Христос на землю не снизошел, люди отрезвели, хилиазм и адвентизм начали терять приверженцев. Мечты о равенстве развеялись, так же как и фантазии о ликвидации всяческой власти и всяческого принуждения. Революционный Табор отреставрировал государственные структуры и уже осенью 1420 года начал взимать подати. Разумеется, не добровольные. Восстановлены были, а как же иначе-то, структуры церковной власти, таборитские, но все равно ведь структуры. Стоящий во главе этих структур гуситский епископ Микулаш из Пелгжимова возгласил с амвона канон истинной веры, а тех, кто канон не принял, объявил отступниками и еретиками. И вот гуситы, величайшие кацеры Европы, заимели собственных еретиков, собственных диссидентов. Пикартов.

– Название, – вставил Рейневан, – идет, кажется, от искаженных «бегардов».

– Так думают некоторые, – кивнул головой Таулер. – Но вероятнее всего, оно пошло от Пикардии, от вальденсов, которые именно оттуда пришли в 1418 году, найдя в Чехии укрытие и множество приверженцев. Движение быстро набрало силу и сторонников. Во главе которых встал моравец Мартинек Гуска, известный болтун. Сказать о них, что они были радикальными, значит сказать чертовски мало. Они призывали разрушать храмы, проповедовали истинную Божью церковь, утверждали, что это церковь странствующая. Полностью отрицали евхаристию. Отказывали в значимости всем предметам культа, уничтожали любую дароносицу и любую облатку, попадавшую им в лапы. Бог, возглашали они, это все, что существует, ergo, человек – тоже Бог.

Причастие, утверждали они, может дать каждый, а принимать его можно в любом виде. Этим утверждением они особенно досаждали каликстинцам. Как же так, кричали они, мэтр Гус позволил себя сжечь, а мы проливаем кровь за причастие sub utraque specie, то есть в хлебе и вине, а тут какой-то Мартинек Локвис дает его в виде каши, гороха и кислого молока?

Самсон в своем углу усиленно стругал, по острию его складного ножа закручивались красивые вьющиеся стружки.

– В феврале 1421 года сектанты настолько надоели, что их изгнали из Табора, приказали уйти вон. Гору покинуло около четырехсот пикартов, которые основали собственный укрепленный лагерь в близлежащих Пшибеницах…

– О чем болтаете? – полюбопытствовал Амадей Батя, возвращаясь от игорного стола с преувеличенно веселой миной человека, которого обыграли.

– О пикартах.

– А, голышах. Хе-хе… Понимаю.

– Среди пшибеницких изгнанников, – продолжил рассказ Таулер, – уже не было Гуски-Локвиса, верховодил там проповедник Петр Кавниш. И его дружки: Ян Быдлин, Микулаш Слепой, Тршачек, Буриан. Они провозгласили полную ликвидацию семейных уз, отменили супружеские союзы, объявили братское равноправие и полную сексуальную свободу. Решили, что они безгрешны, как Адам и Ева, а поскольку среди безгрешных не место стыду, скинули одеяния и расхаживали голышом, в одежде Адама – отсюда пошло название «адамиты», все чаще ассоциирующееся с ними. С величайшим рвением придавались совместным оргиям. Однако вскоре между главарями-жрецами начались внутренние столкновения и разборки – кажется, в них меньше шла речь о религиозных проблемах, а больше о разделе гаремов. Несколько главарей ушли, захватив с собой группки сторонников и табунки бабенок. Впрочем, большинству бабенок очень нравилось быть в пикардских коммунах, где придерживались идеи полного равноправия полов. Воплощая ее в жизнь, nota bene, таким образом, что каждая баба могла связываться и… трахаться с кем только душеньке угодно. Впрочем, свобода эта была лишь видимостью, потому как роль петухов в этих курятниках исполняли Каниш и другие жрецы. Однако бабешки были так увлечены, так переполнены мистицизмом, что наперегонки стремились услужить какому-нибудь «святому мужу», считали разведение ног привилегией, религиозным служением и прямо-таки впадали в раж, если «святой» по своей доброте изволил воспользоваться их выпяченной… э… гузкой.

– Да, – философически вставил Амадей Батя, не отрывая глаз от задка одной из прислуживающих игрокам девушек, – такова уж женщина, любвеобильна. И в похоти ненасытна. Сколько свет стоит, так было итак будет in saecula saeculorum. [132]

– А вы, – подсел к ним Шарлей, которому, видимо, надоела игра, – как всегда, о бабах?

– Я излагаю твоему другу, – обрезал Беренгар Таулер, – краткий курс истории.

– Тогда и я охотно послушаю.