Признания Мегрэ - Сименон Жорж. Страница 7

– Вам случалось ужинать с Аннет в ресторанах?

– Редко. Вначале я старался избегать этого. Пока наша связь держалась более или менее в секрете. Потом я полюбил наши пирушки в квартирке на улице Коленкур.

– С геранью на подоконниках?

Это замечание, видимо, оскорбило Жоссе.

– Вам это кажется смешным? – спросил он немного резко.

– Нет…

– Вы этого не понимаете?

– Кажется, понимаю.

– Даже лангуст в какой-то мере может помочь вам понять. Когда я был ребенком, в нашей семье покупали лангуста только по большим праздникам. То же самое было и у Аннет… Собираясь вместе пообедать на улице Коленкур, мы всегда старались выискивать блюда, о которых могли только мечтать в юности… К тому же я преподнес ей подходящий подарок: холодильник, который не очень-то вписывается в такую старомодную квартиру, зато позволяет нам всегда держать на холоде белое вино, а иногда и откупорить бутылочку шампанского… Вам все это не смешно?

Мегрэ жестом успокоил его. А Лапуэнт улыбнулся, будто это ему напомнило что-то происходившее недавно.

– На улицу Коленкур мы приехали около восьми. Тут я должен еще кое-что добавить. Консьержка, сначала относившаяся к Аннет по-матерински, после моего появления возненавидела ее, бормотала ей вслед бранные слова, а ко мне просто поворачивалась спиной… Когда в этот раз мы прошли мимо привратницкой, ее семья сидела за обедом, и могу поклясться, что эта женщина оглядела нас с ехидной улыбкой.

Меня это настолько поразило, что мне захотелось вернуться и спросить у нее, чем вызвано такое ликование.

Я этого не сделал, но все стало ясно через полчаса… Войдя в квартиру, я снял пиджак и, пока Аннет переодевалась, накрыл на стол… Не стану скрывать… Это тоже доставляет мне удовольствие… возвращает мне молодость… Аннет переговаривалась со мной из соседней комнаты, а я нет-нет да поглядывал на нее через приоткрытую дверь… Полагаю, что все это будет обсуждаться публично… Если не найдется кто-нибудь, кто мне поверит…

Жоссе от усталости закрыл глаза, а Мегрэ подошел к стенному шкафу, чтобы налить ему стакан воды, и тут же подумал, не дать ли ему немного коньяка, у него всегда была про запас бутылка.

Нет, видимо, это будет преждевременно и может вызвать искусственное возбуждение.

– Только мы сели за стол у открытого окна, как Аннет стала прислушиваться, а скоро и я услышал шаги на лестнице. Меня это нисколько не встревожило. Ведь дом шестиэтажный, и над нами было еще три квартиры. Почему она вдруг смутилась, поглядев на свой голубой атласный халатик? Шаги остановились на нашей площадке. В дверь не постучали, но мы услышали голос:

– Открывай! Я знаю, что ты дома.

Это был ее отец. За время нашего знакомства он еще ни разу не приезжал в Париж. Я никогда его не видел. По описанию Аннет, он был человеком невеселым, строгим и замкнутым. Овдовев много лет назад, он жил в полном одиночестве, отшельником, без всяких развлечений.

– Одну минутку, папа!..

Но переодеться она не успела, а я не догадался надеть пиджак. Аннет отворила дверь, а отец, переступив порог, сразу оглядел меня суровым взглядом из-под густых седых бровей.

– Твой хозяин? – спросил он у дочери.

– Да, мсье Жоссе.

Теперь взгляд его скользнул по столу, остановился на лангусте, выделявшемся на скатерти красным пятном, на бутылке рейнвейна.

– Значит, мне сказали правду, – пробормотал он, опускаясь на стул.

Не снимая шляпы, он стал рассматривать меня с ног до головы, с брезгливой гримасой.

– Наверное, вы держите здесь в шкафу пижаму и комнатные туфли?

Он не ошибся, и я покраснел. Если бы он заглянул в ванную, то увидел бы там бритву, кисточку для бритья, зубную щетку и зубной порошок.

Аннет сначала не смела поднять на отца глаза, потом стала за ним наблюдать и заметила, что он как-то тяжело дышит, словно запыхался, поднимаясь по лестнице, и странно покачивается.

– Папа, ты пьян? – воскликнула она.

До этого он никогда не пил. Очевидно, он уже днем побывал на улице Коленкур и успел поговорить с консьержкой. А может быть, даже она ему написала?

И вот, дожидаясь возвращения дочери, он устроился в маленьком баре напротив и оттуда увидел, как мы подъехали.

Напился он, безусловно, для храбрости. Это был пожилой человек с землистым цветом лица. Одежда висела на нем мешком. Видно, когда-то он был толстым, а может быть, и веселым…

– Значит, это правда, что…

Он поочередно оглядел нас, соображая, что бы сказать, чувствуя себя так же неловко, как и мы…

Наконец, повернувшись ко мне, он спросил одновременно угрожающе и смущенно:

– Что вы собираетесь делать дальше?..

Глава 3

Консьержка, которая хочет, чтобы ее портрет появился в газете

Всю эту часть допроса Мегрэ свел к двадцати или тридцати репликам, которые были для него опорными точками. Он редко говорил подолгу, без перерыва. Его беседы с доктором Пардоном перемещались паузами, во время которых он медленно затягивался табачным дымом, как бы для того, чтобы дать время словам облечься в форму фразы. Мегрэ знал, что для его друга слова имеют тот же смысл, что и для него, вызывают те же представления.

– Ситуация настолько банальна, что может служить темой для избитых шуток. Ведь в таком положении только в одном Париже можно найти десятки тысяч человек. Для большинства из них все это оборачивается более или менее благополучно. Если же дело доходит до драмы, то она ограничивается семейной сценой, разрывом, иногда разводом, и жизнь продолжается…

Человек, стоявший у стола в кабинете Мегрэ, где пахло весной и табаком, изо всех сил боролся за то, чтобы жизнь продолжалась, и время от времени испытующе поглядывал на комиссара, стараясь угадать, осталась ли хоть какая-нибудь надежда.

Сцена с участием трех персонажей, разыгранная в квартире на улице Коленкур, была и драматической и мерзкой. Именно эту смесь искренности и фальши, трагического и смешного трудно было выразить, даже трудно осознать после того, как все уже свершилось, и Мегрэ понимал, почему так подавлен Жоссе, почему он так тщательно подбирает слова и всегда неудовлетворен теми, которые приходят ему на ум.

– Я убежден, господин комиссар, что отец Аннет – честный человек. И тем не менее… Он не пьет, я вам уже это говорил… После смерти жены он живет затворником… Похоже, что он беспрерывно растравляет свое горе… Но я не знаю. Это только мое предположение… Быть может, его мучают угрызения совести из-за того, что он не смог создать ей более счастливую жизнь? Вчера, поджидая нас на улице Коленкур, отец Аннет много выпил. Ведь он сидел в баре; это единственное место, откуда можно наблюдать за домом… Взял вина машинально или просто для храбрости, а потом продолжал пить, не отдавая себе отчета… Когда он подошел ко мне, чувствовалось, что он еще владеет собой, но спорить с ним было невозможно. Что я мог ответить на его вопрос? Он повторял без конца, глядя на меня с мрачным видом: «Что вы собираетесь делать дальше?» И хотя еще за несколько минут до этого я ни в чем себя не упрекал, так гордился своей любовью, что готов был рассказывать о ней всем и каждому, я вдруг почувствовал себя виноватым.

Мы только что начали есть. Как сейчас вижу красного лангуста и красную герань на подоконнике, Аннет, которая придерживала на груди свой халатик и не плакала. Я бормотал с искренним волнением: «Я вас заверяю, мсье Дюше…»

Он продолжал: «Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что Аннет была чистой девушкой».

В устах отца эти слова должны были показаться мне комичными, но я не заметил в них ничего смешного. Впрочем, это было не так. Когда мы с ней встретились, Аннет уже не была совсем чистой девушкой и не пыталась притворяться ею. Любопытнее всего, что она лишилась невинности отчасти благодаря своему отцу. У этого одинокого мизантропа была только одна страсть, нечто вроде культа своего ровесника, начальника по службе, которым он восхищался, питая к нему смиренные дружеские чувства. Аннет начала свою трудовую деятельность, работая машинисткой в кабинете этого человека, и Дюше гордился этим так же, как иные отцы гордятся гибелью своих сыновей за родину. Как глупо, правда? Свой первый опыт Аннет получила с этим человеком, впрочем, опыт, не завершенный из-за неполноценности ее партнера. Чтобы стереть в памяти это неприятное воспоминание и избежать повторения таких встреч, она уехала в Париж. У меня не хватило духу рассказать об этом отцу. Я замолчал, подыскивая слова. Мсье Дюше не отставал от меня, повторяя заплетающимся голосом: «Вы предупредили свою жену?»… Я без колебаний ответил «да», не подумав о последствиях… «Она согласна на развод?»… Признаюсь, я опять ответил утвердительно.