Последнее лето - Арсеньева Елена. Страница 60

Господин с accroche-couer на лбу тоже ухо держал востро: не только смотрел, но и вслушивался.

Дверь то открывалась, то закрывалась, хлопала и скрипела. Кто-то кого-то бранил громким начальственным басом, кто-то весело болтал, кто-то фальшиво рыдал, кто-то даже зашелся в истерике, прерванной двумя хлесткими пощечинами, однако того звука, который должен был раздаться, господин не слышал.

Впрочем, он и сам хорошенько не знал, услышит его или нет. Вполне возможно, звук этот прозвучал в той части здания, окна которой были обращены во двор.

Напротив находилась извозчичья чайная, и господин иногда с завистью оглядывался на ее вывеску, а еще с большей завистью – на выходящих оттуда возчиков в зипунах и армяках, в легких картузах или теплых треухах на головах. Ему хотелось горячего чаю с бубликами с маслом – он проголодался! – у него устали и промокли ноги. Его начинал бить озноб. Не хотелось бы простынуть, а он знал за собой такую беду – легко простужаться. Не дай бог, сядет голос, начнут слезиться глаза.

Чтобы хоть как-то согреться, господин иногда странно изгибался, горбился и просовывал руку во внутренний карман шубы. Оттуда извлекалась небольшая фляжка, отделанная кожей и серебром. Отвинчивалась пробочка, раздавался негромкий выдох, губы плотно охватывали ребристое горлышко... Слышались частые, мелкие глотки. Потом пробочка завинчивалась, фляжка убиралась, господин распрямлялся, из-за обшлага доставал небольшой беленький платочек с монограммой из театрального реквизита. Монограмма была «НБ», и к нашему господину она не имела никакого отношения, однако очень уж хорош был сам платок, особенно когда нужно вытереть нос или губы – где-нибудь в обществе, да еще чтобы выглядело это изящно и красиво. Итак, губы вытирались, платочек убирался – взгляд господина замасливался, на красиво очерченных губах начинала порхать слабая улыбка. Конечно, это было не совсем то, вернее, совсем не то, за что он продал душу дьяволу, однако на какие-то четверть часа становилось немного полегче, можно было продолжать наблюдение.

Однако что ж так долго, а, милостивые государи? Ведь плевое, в самом-то деле, задание – застрелить человека! Господин вдруг затрясся в припадке нервического хохота.

Застрелить... плевое... В самом деле? Застрелиться самому куда трудней. Да, трудней. Даже в собственную голову промазать можно, оказывается...

Он поправил свою accroche-couer, однако прядь с места не сдвигалась, лежала как приклеенная. Между нами говоря, она и была к волосам и ко лбу приклеена обычным гуммиарабиком [36] , но это – строго между нами говоря.

Так... та-ак... Так! А это что?

В конце улицы показалась карета «Скорой помощи».

Сколь приходилось слышать нашему господину, в обеих столицах иные клиники уже давно обзавелись автомобилями для ускорения доставки пострадавших, однако здесь, в провинции, конечно, этого еще не было. Обшарпанная черная карета с красным крестом в белом круге была запряжена двумя справными, резвыми вороными лошадьми под черными попонами. Из кареты выбросили носилки, а потом из нее выскочили два санитара в форменных куртках-«австрийках» с погонами из витого красно-белого шнура, в барашковых кубанках с круглым белым эмалевым значком и красным крестом посередине. Доктор выглядел еще презентабельнее: в черной шинели с каракулевым воротом; на черных бархатных, с красным кантом и серебряными просветами петлицах укреплен маленький эмалированный красный крест. Вместо круглой шапки на нем была черная фуражка с красным крестом на околыше.

Ишь, не боится уши отморозить...

Мысли господина в шубе текли, как бы минуя голову. Теперь все было неважно, кроме одного: кажется, он дождался-таки...

Да! Двери, с которых он не сводил глаз, распахнулись, оттуда показались давешние санитары. Доктор шел полубоком, склоняясь к носилкам, на которых лежал некто, чуть не с головой прикрытый простыней.

Мигом собралась толпа. Под ее прикрытием господин смог подойти совсем близко к карете и напряженно уставился на человека, который лежал на носилках. Носилки оказались большие для маленького, худенького тела. Черноволосая голова... пушистая коса свесилась с носилок, доктор ее машинально подобрал и положил поверх простыни.

Очень странно...

Носилки поставили в карету, дверцы захлопнулись, кучер присвистнул, послушные лошадки рванули с места...

Народ потоптался еще и принялся расходиться.

Господин в шубе еще сильнее сдвинул на затылок шапку и незаметным, привычным движением поправил accroche-couer.

Что же это происходит, интересно знать?

Ну, коли интересно, значит, надобно узнать. Иначе ему просто не с чем возвращаться.

Несколько мгновений господин постоял, задумчиво глядя на реку, видную в просветах домов.

Так, так... да, именно... Кажется, он придумал, как именно узнать. Ну что ж, ему всегда удавались импровизации! Как бы голос не подвел, вот что.

Для смазки голоса он допил то, что оставалось во фляжке, снова отер губы и, решительно вскинув голову, зашел в дверь полицейского управления, возле которого он и топтался все это время. И даже несколько запнулся.

Он думал... Что? Что здесь окажется строй полицейских с шашками наголо? Или по лавкам будут арестанты сидеть, цепями бряцать? Но нет, один только дежурный примостился у стола, медленно пишет что-то в толстой амбарной книге. Чуть поодаль топчется какой-то молодой, не слишком взрачный человек – штатский в коротком неуклюжем пальто. Видать, ждет кого-то из начальства. Ну, пусть ждет. Он не помеха.

– Послушайте-ка, любезный! – барственным тоном окликнул господин, приближаясь к столу.

– Чего изволите? – вскочил дежурный.

– Мне бы тут заявление сделать – о пропаже. К кому обратиться?

– А пропало что? – сделал участливое лицо дежурный.

Господин вздохнул:

– Кот. Кот у меня пропал!

– Ко-от?! – Дежурный откровенно разинул рот.

– Ну да. А что ж тут такого?

– Ну, о котах-то... в управление... Может, в свою часть? Вы проживать где изволите?

– Да близ Строгановской церкви.

– Так это Рождественская часть.

– Сам знаю! А только не хочу я к нашим обалдуям идти по поводу ценной моей пропажи. Если бы вы знали, какой он, мой Арнольд!

– Арнольд... – тупо повторил дежурный, не сводя глаз с лица господина. – Нешто может быть такое имя у кота?

– А какое же имя, по-вашему, у кота может быть? – высокомерно уставился на него обладатель accroche-couer.

– Ну, Васька там... Котейко... да мало ли...

– Это пусть всяких приблудных и уличных зовут Васьками да Котейками. А мой кот – Арнольд! – твердо произнес господин. – Чудный, несравненный, дивный кот ангорской породы – черный, с зелеными глазами. Умнее любого человека и первейший мой друг. Я, видите ли, одинок... Арнольд для меня и семья, и друг, и собеседник. Так что примите заявление. Да полно, в силах ли вы кота моего отыскать? Или мне проститься с надеждой?

– Мы все в силах отыскать, – приосанился дежурный. – У нас, совершенно как в московской полиции, даже есть летучий отряд из сорока примерно человек, и в него входят специалисты по самым разным отраслям розыска. Лошадники есть, коровники, собачники и кошатники, магазинщики, театралы... Названия, изволите видеть, происходят от разряда деятельности агентов. Найдем мы вам кота вашего, не сомневайтесь. А теперь давайте, господин хороший, заявление писать.

– Да-вай-те, – промямлил вышеназванный и вдруг схватился за сердце, пошатнулся, сел на лавку у стены.

– Что с вами, сударь? – вскочил дежурный.

– Ничего, ничего... – Господин поникнул головой. – Сердце схватило... Ох, переволновался я за Арнольда. Слишком переволновался!

– Водички не прикажете ли? – участливо спросил дежурный.

– Давайте, давайте, благодарствую, – кивнул господин.

Он выпил воду из жестяной кружки, поданной дежурным, и слабо улыбнулся с некоторым даже намеком на веселость: