Имя нам – Легион - Сивинских Александр Васильевич. Страница 29

– О смысле жизни, что ли?

– Да нет, – сказал я. – И поважнее найдутся.

– Ну?! И какие же?

– Почему – Бородач? – прорвалось из глубины души наболевшее. – Почему этого твоего черта лысого, ефрейтора этого твоего адольфоподобного, зовут Бородачом? Он же, гад, до синевы бреется.

– Ах, вот оно что! – расхохотался Генрик. – Как же, причина есть. Слушай, коли интересно. Он, понимаешь, был крутым байкером, Бородач наш. Имелась у него борода по пояс, заплетенная в две тугие косы, и был чумовой навороченный байк. Собственноручно собранный из трофейного, времен Великой Отечественной, мотоцикла «BMW» и движка от «горбатого» «Запорожца». Как говорится, история Бородача стара, как мир. Не поделил женщину с еще более крутым парнем. Бородач, желая расставить все точки над буквами, вызвал парня на дуэль. Грохнул. Сообщество байкеров результата дуэли не признало. Вернее не признало оснований для ее проведения: «телка» была «левой». Из-за такой мочить своего – тяжкий грех. Бородачу объявили вендетту. Вендетта получилась односторонней. Бородач убил еще троих, а перекалечил – без счета. Заглянувшие к нему вербовщики Легиона застали его за увлекательным занятием, он мастерил жилет из тротила – собирался подорваться вместе с мотоциклом и большой партией бывших приятелей. По прибытии в Легион бороду уничтожал с изощренным мазохизмом. Убив онзана, отрезал по сантиметру от одной из кос – в шахматном порядке. Остатки сбрил лишь тогда, когда заплетать стало больше нечего. А кличка прижилась.

– Еще одна! – возликовал я, останавливаясь. – Гена, ты понимаешь, еще одна девушка! Ну, блин, Братишки дают! Всех одинаково подловили. А ты говорил «не может быть».

– Совпадение, наверное…

Он помялся. Я скалил зубы и с вызовом смотрел ему в лицо. Он крякнул.

– Самому тошно от таких мыслей, хоть ты не береди душу.

– И станет легче, – подытожил я. – Экий ты у нас, Гена, страус. Головку спрятал, проблемы исчезли. Ловко!

Он начал бешено вращать глазами:

– То я таракан, то страус, кем еще назовешь? Обезьяной? – Генрик заколотил кулаками по ребрам и взревел: – Слушать меня, бандерлоги! Бе-е-егом марш!

И первый затопал во все нарастающем темпе.

Я бросился вдогонку.

С километр мы напряженно держали максимальную скорость, заглушая грохотом башмаков тонкий голосок сомнения. «Штоф» был поистине исполинским, до потолка теперь не достал бы и чемпион мира по прыжкам шестом, а «донышко» все не появлялось. Хотелось надеяться, что мы путешествовали все же не по бутылке Клейна.

– Привал, – выдохнул, наконец, Генрик.

Я повалился на пол, закинул ноги на мешок с палаткой. Гена медленно ходил взад-вперед, восстанавливая дыхание. Потом остановился подле меня.

– Боец, слушай мой приказ! Приказываю выставить вокруг лагеря боевое охранение. Распорядок дежурства следующий: первая смена – рядовой Капралов. Вторая смена – рядовой Капралов. Третья – сержант Саркисян… Разговорчики! – гаркнул он, видя, что я собираюсь возмутиться.

Я отправился в охранение, а он занял мое место рядом с мешком и закрыл глаза.

Поскольку трасса, подлежащая патрулированию, оговорена не была, я решил, что командир полагается на мою собственную разумную инициативу. Руководствуясь ею, я и совершал обход. Тридцать шагов вдоль стены в одну сторону, поворот через левое плечо, шесть-восемь шагов прямо, новый поворот и возвращение к “лагерю” вдоль другой стены. Минуя безмятежно отдыхающего Саркисяна, я демонстративно поглядывал на часы, громогласно вздыхал и… шагал мимо. Генка глаз не открывал, прикидываясь, что страданий моих не замечает. Стеная и проклиная судьбу бесправного солдата, я отпечатывал добросовестно тридцать шагов в другую сторону и возвращался.

Когда, по моим часам, две смены уже прошли, и я с чистой совестью и сознанием честно выполненного долга вернулся в «лагерь», этот негодяй крепко спал. Небритое его лицо искажала обиженная гримаса, и мне стало жаль его будить. Я засвистел мотивчик про пулю-дуру, что вошла меж глаз на закате дня, и двинул дежурить дальше.

Прошло еще полчаса. Лицо моего сурового командира разгладилось, он сладко посапывал. Я ухватился за ремень его карабина и легонько потянул. Подействовало безотказно – Генка вскочил и принялся грозно водить стволом “Дракона” из стороны в сторону. Не обнаружив противников, вопросительно и недовольно уставился на меня.

– Прости, начальник, но по-другому тебя ведь не разбудишь, – сказал я. – Рапортую: за время несения службы абсолютно никаких происшествий не случилось! Так что поблагодари бойца за безукоризненно выполненный долг и пожелай ему долгого сна и нескорого приятного пробуждения.

– Желаю! – миролюбиво согласился Гена, уже посмотревший на часы и оценивший мое поистине великодушное долготерпение.

Заснул я мгновенно. Проснулся, кажется, тоже.

Генрик был деловит:

– Пятнадцать минут тебе на оправку и завтрак. Пора идти дальше. Время не ждет…

Через шестнадцать минут мы в ногу шагали, горланя «Дорогую мою столицу», любимую маршевую песню прапорщика Садыкова, нашего армейского старшины. Я значительно реже, чем прежде, оглядывался назад. Если за три часа ни одного супостата в нашем тылу не появилось, то странно было ждать их нападения сейчас.

– Ген, – фамильярно обратился я к сержанту, поправляя раздутый ранец. – Скажи-ка, братец, почему палатка, которую я честно пру все это время, такая объемистая и тяжелая? Неужели Большие Братья не умеют делать что-нибудь более компактное?

– Отлично умеют, – успокоил он меня. – Это, понимаешь, не совсем палатка. Вернее не палатка вовсе, а генератор силовой сферы. После включения образуется четырехместный “колпак” – уменьшенное подобие купола базы. Неприступный, уютный, с автономной системой поддержки жизнедеятельности и “повадками” хамелеона. В целях маскировки, понимаешь? Под защитой колпака можно хоть в эпицентре атомного взрыва «пульку» расписывать – во, как! Замечательная вещь.

– Так какого дьявола мы несли боевые дежурства и спали на камне?! – возмутился я, останавливаясь.

– Хотелось тебя наказать, – прищурился усатый самодур. – Шучу, шучу.