Имя нам – Легион - Сивинских Александр Васильевич. Страница 31

Намного менее любопытный (или более практичный) Гена недолго ломал над этим голову. Сунул в отверстие пиропатрон и скомандовал:

– Отбегай!

Я не заставил себя уговаривать.

Мы сидели, прислонившись спинами к стене пещеры, жевали батончики пищевых концентратов и спорили. Я склонялся к мысли, что вся «бутылка» – это внутренняя полость раковины исполинской местной улитки. Мои доводы казались мне вполне убедительными: гладкие стенки пещеры, ее симметричная форма и, главное – «донышко»! Многие земные улитки на время засушливого сезона запечатывают выход прозрачной пленкой, сохраняющей влагу внутри до возвращения благоприятной поры.

Но и Генины возражения были довольно весомы. Чем могла кормиться многокилометровая улитка, хоть бы и в благоприятную пору, и куда она подевалась сейчас? А пыль, грязь, потеки разные? Нету их на пленке «донышка»! Отталкивает она их? Поглощает? Что? Не слышу! А коэффициент преломления света в ней же?

– Ноль! – орал Гена, – а может и меньше! Что значит «не бывает»? Есть многое, Горацио, что не доступно!.. Мало ли чего ты не знаешь? Мерзкий слизняк, штампующий за здорово живешь материалы, каких не имеют и Большие Братья? Да ты совсем безумен, зольдат!..

Дика и неукротима горская экспрессия!

Сам он склонялся к пошлой версии древних суперцивилизаций. Мне не хотелось даже спрашивать, находимся ли мы в недрах окаменевшего за сотни эпох звездолета, или все-таки в храме, посвященном неведомым богам? Когда армянское упрямство меня окончательно вывело из себя, я не без ехидцы сказал:

– Черт с тобой, пусть будут атланты или лемурийцы! Пусть будут Предтечи Больших Братьев. Ладно. Меня вот что больше интересует: зачем тебе, друг мой Генрик, в боевом походе искусственная вагина? Ужель, славный мой Генрик, пресловутая кавказская страстность и впрямь так велика? И как давно, бедный мой маньяк, пользуешься ты отвратным этим суррогатом взамен возвышенного полового контакта с живой женщиной?

– Э, что, не видел, она в упаковке была? – У Генрика от возмущения прорезался акцент. – Стану я еще…

Он не нашелся что сказать, пыхтел, рокотал, и я помог:

– Руки марать…

– Да, правильно! Руки! Это и не моя вообще кукла, я ее тогда, в Москве, когда меня менты прижали, земляку одному в подарок купил! Шутка такая была, понял?

– Конечно! Конечно, понял! – Я приложил руки к сердцу и закивал головой. – С тех пор ты с ней и не расстаешься. Вдруг земляк где встретится? То-то похохочете!

Гена сник.

– Ну, как мне ее в казарме оставлять? Представь, зайдет кто-нибудь…

– Уборщица… – подсказал я, продолжая потешаться.

– Да, уборщица зайдет, а у меня эта мерзавка в тумбочке. Потом не отмоешься!

– Так ты ее все два года в ранце и таскаешь? – посочувствовал я.

Он вздохнул:

– Выбросить-то жалко!

– Не расстраивайся, – утешил я его. – Помогла же она нам сегодня. Может, еще разок-другой на что-нибудь сгодится…

Я не удержался и прыснул, вспомнив основное ее предназначение.

– Пойду, погляжу, не остыл ли расплав, – сказал Генрик, вряд ли успокоенный моими словами.

– Пора, – сообщил он, когда вернулся. – Еще горячо, но пройти уже можно, нога не вязнет.

Я вздохнул. Мое предложение «покататься немного на тележке» понимания со стороны руководства не встретило. По лесу-де, платформа не пройдет.

А попытаться-то нельзя, что ли? Тащи ее сейчас! Эх!..

Мы забросили за спину упакованные ранее вещи, проверили оружейные обоймы и заряд батарей и зашагали навстречу героическим свершениям.

ГЛАВА 7

Вот Новый год пришел. Порядки новые.

Колючей проволокой наш лагерь обнесен.

И все глядят на нас глаза суровые,

И каждый знает, что на гибель обречен…

Песня заключенных

Птички щебетали, солнышко сияло. Легионеры не видели вокруг ровным счетом ничего такого, что хоть отдаленно напоминало бы показанные Филиппу Игорем Игоревичем кошмарные пейзажи с загубленных онзанами планет. Должно быть, командование ракообразных захватчиков предпочитало жить в приличных условиях.

Как и любое другое.

Генрик, тем не менее, бдительности не терял. Останавливался часто, крутил головой из стороны в сторону, сканируя окрестности на предмет рачьего «амбре». Филиппу было приказано поступать так же, а ещё держать язычок болтливый за зубами, ушки – на макушке. Тот терпеливо поступал и держал, понимая, что стоит ему расслабиться, как неприятности тут как тут, живо нагрянут.

Заросли вокруг были не то чтобы густые, но какие-то несуразные, преодолению поддающиеся с трудом. Гигантские кусты дикой смородины перемежались сосновыми рощицами. По земле вилась трава наподобие высокого и чертовски липучего душистого горошка. И повсюду громоздились вросшие в землю гладкие булыжники – от маленьких, размером с кулак, до здоровенных – с хорошую избу. Были они выбелены дождями, изорваны трещинами и покрыты изумрудными нашлепками лишайников.

Красиво было вокруг, ничего не скажешь, а главное, летучие, кровососущие твари отсутствовали совершенно. Так, гудели какие-то жучки, но в атаку не бросались. Один ударился Филиппу в щиток, сложил крылышки и начал ползать кругами. Жучок не мешал, и стряхивать его Филипп не стал, решив: пусть себе ползает, все-таки здесь хозяин он, а не мы. Жук был черно-желтый, полосатый, мохнатый и напоминал не то шершня, не то шмеля.

«Шмеля?! – Филипп чуть не заорал. – Черт! Черт, черт и черт! А где же “Шмели”? Генрик говорил, что Братья посылали на обследование лаза-“штофа” трех роботов. Так ведь мы не обнаружили ни одного. Мы даже останков их не нашли. А на гладком полу пещеры любая мелочь бросилась бы в глаза. Ну, допустим, не пролетели они пещеру насквозь потому, что о “донышко” разбились; останки-то куда подевались?»

Филипп прижал подбородком клавишу шлемофона и сказал:

– Мастер сержант! Разрешите обратиться?

– Чего тебе? В туалет захотел?

– Нет. То есть да, но не в этом дело. Гена, а ведь «Шмелей» мы не нашли.

Генрик остановился. Повернулся к Филиппу и открыл рот. Не сказав ни слова, закрыл и поджал губы. Сел на камешек, похлопал ладонью рядом.