Имя нам – Легион - Сивинских Александр Васильевич. Страница 31

Намного менее любопытный (или более практичный) Гена недолго ломал над этим голову. Сунул в отверстие пиропатрон и скомандовал:

– Отбегай!

Я не заставил себя уговаривать.

Мы сидели, прислонившись спинами к стене пещеры, жевали батончики пищевых концентратов и спорили. Я склонялся к мысли, что вся «бутылка» – это внутренняя полость раковины исполинской местной улитки. Мои доводы казались мне вполне убедительными: гладкие стенки пещеры, ее симметричная форма и, главное – «донышко»! Многие земные улитки на время засушливого сезона запечатывают выход прозрачной пленкой, сохраняющей влагу внутри до возвращения благоприятной поры.

Но и Генины возражения были довольно весомы. Чем могла кормиться многокилометровая улитка, хоть бы и в благоприятную пору, и куда она подевалась сейчас? А пыль, грязь, потеки разные? Нету их на пленке «донышка»! Отталкивает она их? Поглощает? Что? Не слышу! А коэффициент преломления света в ней же?

– Ноль! – орал Гена, – а может и меньше! Что значит «не бывает»? Есть многое, Горацио, что не доступно!.. Мало ли чего ты не знаешь? Мерзкий слизняк, штампующий за здорово живешь материалы, каких не имеют и Большие Братья? Да ты совсем безумен, зольдат!..

Дика и неукротима горская экспрессия!

Сам он склонялся к пошлой версии древних суперцивилизаций. Мне не хотелось даже спрашивать, находимся ли мы в недрах окаменевшего за сотни эпох звездолета, или все-таки в храме, посвященном неведомым богам? Когда армянское упрямство меня окончательно вывело из себя, я не без ехидцы сказал:

– Черт с тобой, пусть будут атланты или лемурийцы! Пусть будут Предтечи Больших Братьев. Ладно. Меня вот что больше интересует: зачем тебе, друг мой Генрик, в боевом походе искусственная вагина? Ужель, славный мой Генрик, пресловутая кавказская страстность и впрямь так велика? И как давно, бедный мой маньяк, пользуешься ты отвратным этим суррогатом взамен возвышенного полового контакта с живой женщиной?

– Э, что, не видел, она в упаковке была? – У Генрика от возмущения прорезался акцент. – Стану я еще…

Он не нашелся что сказать, пыхтел, рокотал, и я помог:

– Руки марать…

– Да, правильно! Руки! Это и не моя вообще кукла, я ее тогда, в Москве, когда меня менты прижали, земляку одному в подарок купил! Шутка такая была, понял?

– Конечно! Конечно, понял! – Я приложил руки к сердцу и закивал головой. – С тех пор ты с ней и не расстаешься. Вдруг земляк где встретится? То-то похохочете!

Гена сник.

– Ну, как мне ее в казарме оставлять? Представь, зайдет кто-нибудь…

– Уборщица… – подсказал я, продолжая потешаться.

– Да, уборщица зайдет, а у меня эта мерзавка в тумбочке. Потом не отмоешься!

– Так ты ее все два года в ранце и таскаешь? – посочувствовал я.

Он вздохнул:

– Выбросить-то жалко!

– Не расстраивайся, – утешил я его. – Помогла же она нам сегодня. Может, еще разок-другой на что-нибудь сгодится…

Я не удержался и прыснул, вспомнив основное ее предназначение.

– Пойду, погляжу, не остыл ли расплав, – сказал Генрик, вряд ли успокоенный моими словами.

– Пора, – сообщил он, когда вернулся. – Еще горячо, но пройти уже можно, нога не вязнет.

Я вздохнул. Мое предложение «покататься немного на тележке» понимания со стороны руководства не встретило. По лесу-де, платформа не пройдет.

А попытаться-то нельзя, что ли? Тащи ее сейчас! Эх!..

Мы забросили за спину упакованные ранее вещи, проверили оружейные обоймы и заряд батарей и зашагали навстречу героическим свершениям.

Птички щебетали, солнышко сияло. Легионеры не видели вокруг ровным счетом ничего такого, что хоть отдаленно напоминало бы показанные Филиппу Игорем Игоревичем кошмарные пейзажи с загубленных онзанами планет. Должно быть, командование ракообразных захватчиков предпочитало жить в приличных условиях.

Как и любое другое.

Генрик, тем не менее, бдительности не терял. Останавливался часто, крутил головой из стороны в сторону, сканируя окрестности на предмет рачьего «амбре». Филиппу было приказано поступать так же, а ещё держать язычок болтливый за зубами, ушки – на макушке. Тот терпеливо поступал и держал, понимая, что стоит ему расслабиться, как неприятности тут как тут, живо нагрянут.

Заросли вокруг были не то чтобы густые, но какие-то несуразные, преодолению поддающиеся с трудом. Гигантские кусты дикой смородины перемежались сосновыми рощицами. По земле вилась трава наподобие высокого и чертовски липучего душистого горошка. И повсюду громоздились вросшие в землю гладкие булыжники – от маленьких, размером с кулак, до здоровенных – с хорошую избу. Были они выбелены дождями, изорваны трещинами и покрыты изумрудными нашлепками лишайников.

Красиво было вокруг, ничего не скажешь, а главное, летучие, кровососущие твари отсутствовали совершенно. Так, гудели какие-то жучки, но в атаку не бросались. Один ударился Филиппу в щиток, сложил крылышки и начал ползать кругами. Жучок не мешал, и стряхивать его Филипп не стал, решив: пусть себе ползает, все-таки здесь хозяин он, а не мы. Жук был черно-желтый, полосатый, мохнатый и напоминал не то шершня, не то шмеля.

«Шмеля?! – Филипп чуть не заорал. – Черт! Черт, черт и черт! А где же “Шмели”? Генрик говорил, что Братья посылали на обследование лаза-“штофа” трех роботов. Так ведь мы не обнаружили ни одного. Мы даже останков их не нашли. А на гладком полу пещеры любая мелочь бросилась бы в глаза. Ну, допустим, не пролетели они пещеру насквозь потому, что о “донышко” разбились; останки-то куда подевались?»

Филипп прижал подбородком клавишу шлемофона и сказал:

– Мастер сержант! Разрешите обратиться?

– Чего тебе? В туалет захотел?

– Нет. То есть да, но не в этом дело. Гена, а ведь «Шмелей» мы не нашли.

Генрик остановился. Повернулся к Филиппу и открыл рот. Не сказав ни слова, закрыл и поджал губы. Сел на камешек, похлопал ладонью рядом.