Руны судьбы - Скирюк Дмитрий Игоревич. Страница 90

— Да, — Рутгер кивнул. — Ты не предупредил меня, что он колдун.

— By got! Я же сказал, что он тебе не по зубам!

— Это не одно и то же. Я согласился взять заказ на человека, пусть — хорошего бойца, но обычного человека, не колдуна. Это дело священников, ловить и жечь колдунов, а не моё. Теперь я в глупом положении. Я потерял двоих парней…

— Одного, — поправил его Макс.

— Двоих, — с нажимом повторил Рутгер. — Вильгельм убился насмерть, Смитте тоже всё равно, что умер. Я говорил с заказчиком. Он согласен взять обратно деньги и не покатит бочку на всю гильдию.

— А ты…

— Я сказал, что подумаю.

Макс посмотрел на брата, потёр своё знаменитый нос и выразил общую мысль:

— Не можешь простить себе, что не выполнил заказ?

— Плевать на заказ, — Рутгер тоже с силой потёр переносье. — На всё плевать. Вы все знаете, что творилось в городе, когда ловили этого травщика. Вы все слышали, как это было. А я видел. Всё-всё видел. С самого начала. С того, как он раздолбал нас в переулке Луны.

Рутгер подался вперёд. В полутьме круглое лицо его казалось бледным, белёсая щетина на невыбритых щеках и подбородке выглядела так, будто тот испачкан грязью. В комнатушке было жарко, по вискам у Рутгера струился пот. Слова давались ему тяжело.

— Мне… нужно знать… что за игра тут крутится, — в три приёма выдохнул наёмник. — Мне нужно знать, кто он. Вернее — что он.

— Зачем?

— Затем, что он мне сам сказал, чтоб я пришёл.

— Кто?

Рутгер поднял голову.

— Тот. Рыжий.

Воцарилось молчание. Гудел огонь в камине. Три свечи наперебой потрескивали фитилями. Воровские главари опять переглянулись. Макс едва заметно поднял бровь. Матиас также незаметно покачал головой.

— Он никого на него не натравит, — сказал он. — Если он сначала заявился до нас, то наверх уже не полезет — слишком горячо.

— Это уж точно, — кивнул Рутгер. — Мы все в одной лодке. Толстяк этот к испанцам не пойдёт, но мне сдаётся, что у него есть свои каналы, похуже. Зачем-то он ему был нужен, тот травщик…

— Жуга, — сказал Макс. — Его зовут Жуга. Он…

— Постой, — Матиас ухватил брата за руку. — Почём мы знаем, что ему можно доверять? Что он не вынюхивает, где тот водится, чтоб покатать его на железе?

— Верно, — поразмыслив, согласился тот. — Что скажешь, Рутгер? А?

— Даю слово, что не причиню ему вреда.

— Твоё слово немногого стоит.

— Обижаешь, Матиас. Я ещё никогда никого не предавал.

— Всё когда-то происходит в первый раз… Но ладно. Зря ты, парень, всё это затеял. Если бы ты хоть немного дольше пожил в городе, ты бы о нём услышал. Вору играть с ведунами — последнее дело. А ты ничего не понял.

Рутгер привстал и подался вперёд, нависнув над столом.

— Это вы ничего не поняли, — тщательно подбирая слова, проговорил наёмник, — Этот травник такой же колдун, как ты — проповедник, или я — золотарь.

— А кто же он?

— Этот Жуга, — процедил сквозь зубы Рутгер, пристально глядя Матиасу в глаза, — он кто-то вроде бога.

Договорить он не успел. Замок на дверях щёлкнул, створки распахнулись, и на пороге показался широкий большой силуэт. Облачённый в серый плащ до пят, он заполнил собой дверной проём, как пробка затыкает бутылку. В коридоре была тишина — оба парня, стоявшие на вассере, так и не дали о себе знать.

Все четверо мгновенно прянули назад и ощетинились ножами. Даже Рутгер, у которого два молодца изъяли перед этим всё оружие, выбросил из рукава в ладонь кривой кинжал из чёрной бронзы — без рукояти, на кольце; так кошка выпускает коготь.

Одетый в серое гигант чуть помедлил, нагнул голову и, двигаясь с обманчиво неторопливой плавностью, шагнул через порог. Откинул капюшон.

— Спрячьте ваше оружие, господа воры, — простужено сказал он, и лица всех четверых едва заметно дрогнули: перед ними стоял Андерсон. Тот самый господин Андерсон, о котором только что шла речь. Тот самый наниматель Рутгера. Тот самый, что хотел убить Лиса.

Тот самый.

— Спрячьте ножи, — повторил он. — Я пришёл говорить.

Учиться магии или чему-нибудь другому, Фриц не учился. Не потому, что не хотел, а потому, что никто его не обучал. Ни травник, ни Ялка, ни даже Карел. Сначала он растерялся и даже немного обиделся — на Жугу, на Ялку, и вообще. Все вели себя с ним так, как будто он был вазой чешского стекла, и любое неосторожное движение могло его разбить. Но жаловаться он даже не думал. Пусть Фриц не вышел ростом, но у него была своя мальчишеская гордость, заставлявшая его терпеть и ждать, не плакать по ночам в подушку, как девчонка, и не задавать вопросов. Вместо этого он всматривался, наблюдал и слушал.

Он быстро привык к жизни в лесу, она ему даже стала нравиться. Проживший всю сознательную жизнь в городах, он никогда не слышал такой полной, всеобъемлющей и ясной тишины, какая здесь царила по ночам, никогда не видел столько ярких звёзд, как в здешнем небе, да и воздух, коим он дышал до этого, никогда не был так свеж и чист, как в этом заколдованном лесу. В морозные дни, когда деревья одевались в белое, а на бутылочные донышки в окне ложилась изморозь, солнце сияло особенно ярко, и круглый купол неба заполняла такая бездонная синева, что было страшно на неё смотреть: а вдруг упадёшь туда, в эту синь, что тогда? Куда тогда?

Фриц не привык смотреть вверх. Небо для него всегда было чем-то маленьким, обычно — серенькой полоской между стиснутых домов, привычной, как потолок, и даже если удавалось иногда залезть на крышу, он никогда не оставался с ним наедине: вокруг были люди и дома, построенные этими людьми. А здесь между ними не было ничего, совсем ничего. Он таращился и вслушивался в небо, и небо словно говорило с ним. Только он не мог понять, зачем и для чего.

Что-то случилось с ним. Что-то случилось, пока он болел.

Фриц обошёл, облазил и обползал все окрестности старой шахты вплоть до самых мелких закутков и овражков, от круглой поляны на западе до большой сосны у старых терриконов.

С тех пор, как он переболел своей загадочной болезнью, он почему-то стал просыпаться рано — раньше всех. Он приносил воды и дров, разжигал огонь, и пока девушка занималась стряпнёй или вязанием, шатался по лесу, отыскивал кусты лещины с прошлогодними орехами, беличьи тайники и какие-то особенно кривые и красивые сучки и каппы, из которых потом пытался вырезать какие-то фигурки. Вервольф, похожий более на шило, мало был пригоден для резной работы, но другим ножом у мальчика не получалось вовсе. Со временем фигурок этих накопилось столько, что они уже не умещались на каминной полке и потихоньку расползались по углам, благо, места в доме было предостаточно. Травник всякий раз подолгу всматривался в вышедшую из-под рук мальчишки новую игрушку, ничего не говорил, лишь иногда кивал. Впрочем, как-то раз он тоже долго вертел в руках такую новую фигурку (тоже — ничего не говоря) потом вдруг бросил на мальчишку взгляд какой-то удивлённый, нахмурился, зашвырнул деревяшку в огонь и не отходил от камина, пока она не прогорела до углей. Фриц это запомнил.

Браслет, который сделал для мальчика травник, был неудобен и великоват, морозил руку, но вскоре Фриц к нему привык и носил, не снимая, в холода задвигая поглубже в рукав. Все попытки выяснить, зачем он, или обнаружить в нём что-нибудь волшебное, закончились ничем: на вид, на ощупь и на вкус это были самые обычные бронза и камень, хоть тресни.

Фриц размечал полянки крошевом следов, взбирался на деревья и карабкался на скалы, он знал теперь здесь каждое дупло и трещину, и там, где не хватало цепкости у пальцев и ногтей, ему всегда помогал его верный Вервольф. Как-то он нашёл гнездо сороки с крышей. В другой раз — фиолетовую друзу низкопробных аметистов. Однажды он отыскал каменный топор, со сколотым краем и без рукояти, но — вполне настоящий топор. А ещё как-то раз он расколол случайно подвернувшийся под руку камень и обнаружил внутри большую стрекозу с ладонь длиной, правда, мёртвую и какую-то не настоящую, а как будто нарисованную. Как она могла там оказаться, он решительно себе не представлял.