Руны судьбы - Скирюк Дмитрий Игоревич. Страница 91

Но один раз всё-таки случилось что-то, похоже на учёбу. Они с Жугой возвращались домой, оба усталые и нагруженные связками дубовой коры, и Фриц спросил, как это травник сделал так, чтоб их с Золтаном не было видно, когда они бежали из Лиссбурга.

— Ах, это… Ничего особенного, — рассеянно ответил тот, думая о чём-то своём. — Просто я отвёл им глаза, вот и всё.

— Как так?

— Ну, это просто. Даже ничего такого делать не надо, было бы желание, — Жуга и огляделся, подыскивая подходящий пример. Они остановились.

— Видишь это дерево?

— Ну, вижу, — согласился Фриц.

— Рассмотри его внимательно. Запомни всё… Запомнил?

-Да…

— Отлично. Тогда пошли.

И они двинулись дальше. Дерево, которое травник просил рассмотреть и запомнить, вскоре скрылось за поворотом тропы. В молчании они прошли довольно долго, — Фриц не рисковал о чём-то спрашивать, как вдруг Жуга остановился, посмотрел с хитрецой на мальчишку и опустил на снег свою вязанку. Уселся на неё верхом и знаком показал, чтоб Фриц проделал то же самое. Фриц проделал.

— Ну что, ты ещё помнишь то дерево? — поинтересовался травник.

— Конечно, — Фриц кивнул и уже открыл рот, готовый описать его во всех подробностях, но травник протестуя выставил ладонь.

— Не надо, — сказал он. — Не надо. И так верю… Скажи мне лучше вот что. Рядом с тем деревом было второе. Чуть-чуть позади. Ты помнишь?

Мальчишка растерялся. Вопрос застал его врасплох.

— Второе?.. — пролепетал он. — А было второе?

— Да, — кивнул Жуга, — там их было два. Так что ты можешь мне о нём сказать?

— Я н-не запомнил…

— Но хоть что-нибудь? — продолжал допытываться травник. — Какое оно из себя? Высокое? Не очень? Берёза? Осина? На ветках много снега или мало?

Фриц нахмурил лоб, напрягся, но тщетно: если там и было какое-то другое дерево, то он совершенно не обратил на него внимания. Вообще не заметил. Вспоминалось что-то, но смутно: куст — не куст, дерево — не дерево… Да и то не вспомнилось бы, если б не Жуга.

— Я… ну, я не рассмотрел, — наконец признался он. — Я же вообще не смотрел на него, на это другое дерево.

— Почему?

— Ну… Мне это было не нужно.

Жуга рассмеялся и хлопнул себя по коленкам.

— Не нужно? Так вот тебе первый урок, — сказал он. — Настоящим невидимкой стать очень трудно. Да и зачем? Хочешь быть незаметным — будь на виду, только стань вторым деревом, и никто тебя не увидит. Когда ты вырастишь это второе дерево в себе, умение придёт само. Ты понял?

— Нет.

— Поймёшь, — он посмотрел на небо. — Ладно, пошли, а то нас уже наверное заждались.

— Жуга…

Тот обернулся:

— М?

— А что за дерево там было? То, второе.

— Что, разобрало? — травник улыбнулся. — Рябина. Рябина с ягодами. Правда, почти все уже опали, но на макушке ещё много. Раскидистая такая, тонкая, вся в снегу.

— У… А ведь верно…

— Теперь-то хоть вспомнил?

— Теперь — вспомнил…

Когда пришли домой, Жуга вдруг сделался сосредоточен и хмур. Пока Фриц и девушка ели, он достал из сундука чернильницу и лист пергамента, очинил перо и что-то принялся писать. Про ужин он как будто забыл, и к еде не притронулся. Потом свернул исписанный лист в трубку, перемотал шнурком и хлопнул свёртком по колену.

— А теперь — спать, — объявил он и дунул на свечу.

Далеко от Фландрии и от Испании, в просторном новом доме на окраине деревни у подножия Хоратских гор черноволосый бородатый и плечистый мужчина стоял у образов и вертел в руках большой тёмный опал на коротенькой цепочке, оправленный в чернёный мельхиор. Взор мужчины был задумчив и угрюм. Сам камень до того висел на уголке иконы божьей матери: в здешних местах любили вешать всякие красивые цацки в красный угол.

Дверь отворилась. На пороге показалась невысокая красивая женщина с ведром, двинулась, было к бочке, но поймала мужнин взгляд и поставила свою ношу на пол, опасаясь расплескать — столь странным вдруг ей показалось выражение его лица.

— Ты чего такой? — спросила она, подходя и вытирая руки. — Что случилось, Реслав?

Мужчина поднял к ней растерянное лицо.

— Камень треснул, — озадаченно и как-то беспомощно сказал он. — Вдоль и поперёк. Крестом. На, посмотри.

Она посмотрела.

Опал играл двумя лучами — красным и зелёным на четыре части. Две трещины, прямые, как вязальные спицы, пересекшись, образовали ровный крест.

Было красиво. И жутко.

Жутко красиво.

Реслав помолчал. Посмотрел на жену.

— Как думаешь, Ганка, чему бы это? А?

Когда отряд испанцев проломился через лес к одинокой скале, уже смеркалось. Под вечер потеплело, небо затянули низкие серые тучи. Звёзды скрылись, и посыпал снег. Сначала в синем воздухе закружились одинокие и редкие снежинки, потом они немного выросли, потом — ещё чуть-чуть, и вскоре с вечереющего неба падали уже целые хлопья, толстые и белые, как сытые овцы. Ветра не было. Тяжёлый и липкий, как гончарная глина, снег ложился спудом на плечи и головы, западал за ворот, отягощал поля на шляпах у солдат и скапуляры сутан у монахов. Сапоги черпали снег, — сапоги! Чего уж говорить о башмаках? Кто бывал в настоящем, далёком и диком лесу, тот знает, что зимой чащоба защищает лучше всяких стен. Недаром лесные братья чувствуют себя там так вольготно. Ветки кустарника сплетались, как бока корзины, еловые лапы хлестали в лицо, купина и шиповник добавляли лишние полоски к буфам рукавов и штанов, драли полы плащей и монашеских ряс. При каждом движении сверху сыпалась хвоя и белая мерзость. Лис присмотрел себе укрытие что надо (если, конечно, он и в самом деле жил тут). Солдаты ругались, кутались, кто во что мог, и прятали ладони в рукава. Курить брат Себастьян не разрешил. Жевали табак.

Треск ветвей в вечерней тишине слышался особенно отчётливо. Громоздкие алебарды, и так-то не слишком удобные, в лесу и вовсе стали проклятием для четверых солдат, и лишь когда Мануэль случайно набрёл на узкую тропу, заметённую снегом, идти стало легче.

Тропа куда-то вела.

— Hola, да тут дорога! — с удивлением воскликнул вскоре маленький испанец.

— Где дорога? — Санчес с интересом обернулся.

— Да вот же дорога, здесь! — объявил аркебузир, топнул ногой и сделал несколько шагов, проваливаясь в снег не по колено, а едва по щиколотку. — Старая просека. Видите? — он помахал рукой, указывая вверх. — Деревья тонкие и выросли недавно, в два ряда. Все задрали головы.

— А, верно, — оглядевшись, согласился с ним Родригес. — Рудничная нитка, не иначе. Ну и глаз у тебя, Мануэль. Я вот ни хрена бы не заметил, всё только — вниз, да вниз…

— Ну ладно, чего выпятились? — не выдержал Киппер. — Дорога, и дорога. Что в ней эта… такого особенного есть? Эка невидаль, открыл Америку… Дорога… Раз рудник здесь был, должна дорога тоже быть. Она нас к нему и выведет. Пошли.

Десятник проверил, хорошо ли ходит в ножнах меч, и первым двинулся вперёд.

— Дурацкое время года! — ругался сквозь зубы Родригес, отряхивая об колено снег со шляпы и вытирая мокрое лицо перчаткой. — Ну что за мерзкая страна! Летом сыро, зимой холодно, а весной и осенью — и сыро и холодно одновременно. Caray [79]! Как здесь только люди живут?

Жевать табак Родригес тоже бросил, когда добрались до сугробов. Вместо этого пыхтел, ругался и расчищал алебардой проход усы его, обычно гордо смотревшие вверх и бодавшие небо, теперь намокли и обвисли, как две чёрные сосульки. Настроение у остальных солдат тоже было ни к чёрту. Киппер ещё утром высосал все свои запасы водки, и потому пребывал в настроении холодном и безумно мрачном. Никаких тревожных признаков не было, лес был первозданно тих, только снег скрипел под ногами, но всё равно солдаты вздрагивали, поводили оружием, косили взглядом в сторону. Теперь же, найдя дорогу, все слегка воспряли духом, обменялись солёными шуточками, зарядили зубы свежей жвачкой и отважно двинулись вперёд. Первыми шли Киппер и Санчес с Родригесом, за ними — Хосе-Фернандес с Мануэлем, далее — Михель и сумасшедший Смитте. Тропа не позволяла широко идти. Замыкающими шли монахи и Анхель, как видно не желающие упускать из вида подопечных.