Руны судьбы - Скирюк Дмитрий Игоревич. Страница 92

В таком порядке они и вывалились на поляну.

Михелькин стоял и оглядывался, щурясь в наступающем вечернем полумраке. Лесная проплешина вся была в старых следах; даже слой свежего снега был не в силах скрыть их все. Солдаты воспрянули духом.

— Вон они, следы-то, — скребя в затылке, высказал общую мысль Хосе-Фернандес. — Вишь, как растоптался… Здесь он, а? Святой отец?

Брат Себастьян перевёл взгляд на Томаса, адресуя заданный вопрос ему. Мальчишка помедлил, словно бы прислушивался к чему-то, потом кивнул.

— Он здесь, — сказал монах.

— Смотрите! Смотрите! — воскликнул вдруг Санчес. — Там огонь!

Все обернулись, куда он указывал; солдаты для верности выставили перед собою алебарды. Наступила пауза. Наконец Анхель сплюнул и упёр алебардину древком в землю (точнее — в снег).

— Чего ты так разорался, Алехандро? — сказал он. — увидел и увидел; Орать-то зачем?

— Con mil diablos, — пробормотал Родригес, не сводя взгляда с зелёного огонька, едва виднеющегося меж дерев, — что это там такое? Почему он зелёный?

Санчес покачал головой:

— Тот, лысый, что-то говорил про заброшенные штреки. Может, это рудничный газ там горит?

— Рудничный синим горит.

— Какая разница? — Анхель решительно потеребил белёсый ус. — Если там огонь, значит, его кто-то развёл, вот и всё. Пойдём туда и сами всё посмотрим.

— Верно! — пьяно и отважно встрепенулся Киппер. — Точно! Ну? Что вылупились? Зелёного огня, что ли, не видели? А ну, держись ровнее! Подтянись! Про тыл не забывать! Эй, держи пузана!.. Himmeldonnerwetter! Распустились? Уже забыли, сколько страху натерпелись? Хотите ещё?

Анхель, прищурясь, посмотрел на крикуна. Поиграл желваками. Ничего не сказал. Солдаты запоздало и смущённо заоглядывались, запереминались с ноги на ногу. Смитте стоял и пустыми глазами рассматривал небо.

Родригес положил за щеку свежий ком табаку и принялся его мрачно жевать.

— Надо идти, — сказал неуверенно кто-то.

— Значит, пойдём, — кивнул Родригес.

— Но там нас могут уже ждать…

— Значит, дождутся, — заявил Анхель и оскалился в усмешке. Оглянулся. — Мануэль? Мануэль, где ты там? Надеюсь, хоть сейчас-то порох у тебя сухой? Давай, зажигай свою фитюльку. А ты, hombre, — обернулся он к Михелькину, — присмотри за этим, — он кивнул на спятившего толстяка.

— Хорошо, — сказал Михелькин, втайне несколько обрадованный, что ему не надо будет сражаться.

— Ты чего такой бледный? Испугался, что ли? Не дрейфь и подтяни штаны; с нами не пропадёшь. Главное — не суйся в пекло. На, возьми, — Анхель вынул из ножен свой любимый кривой кинжал и рукоятью вперёд протянул его Михелю. — Если что, то бей вот так — снизу вверх. У него клинок изогнут; целься в грудь, и не коли, а режь, и непременно что-нибудь заденешь там в кишках и вытянешь наружу. Comprendes?

Тот гулко сглотнул.

— Да.

— Тогда — пошли.

— Погодите! — Санчес обернулся к Себастьяну, опустился на одно колено, упёрся древком алгбарды в снег и преклонил главу.

— Святой отец, благословите.

Солдаты с пониманием переглянулись и молча последовали его примеру, разом, все, включая Томаса и Михелькина. Смитте остался стоять; Михелькин дёрнул его за руку и заставил опуститься рядом. Киппер не удержался на ногах, икнул и повалился набок. Его подняли, поставили прямо, нахлобучили обратно слетевший берет. Наконец возня закончилась, и воцарилась тишина.

Брат Себастьян воздел руку.

«Pater noster, qui es in coelis…» — зазвучали в вечерней тишине слова молитвы.

Восемь голосов нестройным хором повторили первую строку. Смитте молчал.

«Sanctificetur nomen tuum…» — продолжал монах.

Михелькин стоял и вспоминал, как молодой монашек вёл их всех прямой дорогой, ведомый не иначе божьим вдохновением; как все они прошли обратным маршем полстраны и вновь вернулись в его родную деревню. Как задержались в «Серпе-молоте», чтобы запастись едой и шнапсом, и как святой отец полдня расспрашивал шароголового кабатчика о всех окрестных скалах и лесах…

«Adveniat regnum tuum…»

…как лошадь Киппера, и ослика, на котором ехал брат Себастьян, оставили в конюшне при корчме на попеченье Вольдемара, и дальше двинулись пешком. И видно, поступили правильно, поскольку даже на подходах к тёмному запущенному лесу возле старых рудников всеми овладел такой непостижимый липкий ужас, что животные наверняка взбесились бы и понесли. Лишь усердная молитва обоих монахов и беспрестанная нервная ругань испанцев удержала маленький отряд тогда от бегства…

«Fiat voluntas tua…»

…как потом, когда всю ночь в кустах трещало и шипело, в темноте блестели зубы и глаза, стукали камешки, костёр то гас, то вспыхивал опять, все обожглись по очереди, и кто-то в них швырялся шишками, с вершин деревьев. Как потом — ударили стрелой и зацепили Мануэля в мякоть набивного рукава, а Фернандесу поленом рассекли скулу. Как Смитте смеялся, корчил рожи и бросал во тьму снежки. Как Родригес дважды разъярённо вскакивал и с рёвом врубался в кусты, прежде чем его успевали оттащить назад, и как на второй подобный раз секира алебарды обагрилась кровью…

«Sicut in coelo et in terra…»

…как всю вторую ночь они прождали, сбившись в тесное кольцо вокруг костра, щетинившись железом пик, подбрасывая дров в огонь и подкрепляя дух глотками водки и молитвой. Водка кончилась к утру, дрова сгорели в угольки, молитва иссушила рты; и кто-то невидимый свистел в вершинах сосен и стаскивал с них одеяла, а маленький монах был непреклонен и упрямо вёл их всех вперёд и вглубь, туда, где посреди глухого леса торчал белёсый зуб разрушенной скалы…

Наконец над поляной нестройным хором прозвучало последнее «Amen». Некоторое время все молчали. Снег холодил Михелькину колени; снежный слой здесь оказался неглубок, как будто его тут регулярно очищали или вытаптывали, и когда кто-нибудь из молящихся переступал затёкшими ногами, то внизу потрескивали пересохшие с осени стебли высокой травы.

Внезапно резко потеплело. Снегопад прекратился, вместо него с небес пошла едва заметная косая морось. Откуда-то приполз разрежённый холодный туман, приполз и повис над поляной, как мокрое белёсое одеяло. Холодный воздух сделался невыносимо липким и противным. Сердце Михелькина судорожно сжалось. Он сглотнул.

— Asi sea [80], — наконец сказал Анхель. Усталое и бледное лицо испанца было серьёзным и непроницаемым. — Andamos [81].

Солдаты встали и с предосторожностями двинулись вперёд, туда, где сквозь туман и мокрое переплетение ветвей мерцал зелёным отблеском зловещий колдовской маячок.

«Маячок» оказался окном, застеклённым бутылками. Очертания длинной приземистой хижины разглядеть удавалось с трудом — к этому времени стемнело уже основательно.

— Ave Maria purissima [82]! — с облегченьем и, как показалось Михелю, отчасти с разочарованием выдохнул Родригес. — Всего-то! Это же только дом.

— И дымом пахнет, — поддакнул ему Санчес, потянув носом. — Ха! Там кто-то есть внутри. Живёт здесь и нисколько не таится.

Анхель сосредоточенно рассматривал строение из-под ладони. Его интересовало совсем другое.

— Две двери, — наконец сказал он. — Вторая заколочена.

— С чего ты взял?

— Тропа ведёт только к одной, вот с чего.

— Наверное, сзади есть тоже дверь, — резонно заметил Родригес.

— Наверное… Что скажете, padre? Пойти и постучаться, как тогда?

— Ни в коем разе, — ответил тот. Молодой монах тоже отрицательно помотал головой. — Действуйте так, будто берёте клан монетчиков. Compelle intrare [83] и сразу же вяжите всех, но никого не убивайте.

Киппер пьяно задвигал руками, замычал, как видно, пытаясь отдать необходимые распоряжения, но Анхель его опередил.