Рабыня страсти - Смолл Бертрис. Страница 50

— Выпей. Тебе нужны силы, много сил, госпожа. У тебя был тяжелый день, и он еще не кончился… Наджа, мы уже целую вечность ничего не ели!

— Тотчас же принесу! — мальчик рванулся к дверям.

— Наджа! — остановила его Зейнаб.

— Да, моя госпожа?

— Я уже сказала тебе, что если ты предашь меня, то я тебя уничтожу. Но не успела сказать, что щедро награжу за преданность… Ведь ты наверняка родился свободным, подобно мне самой. Тебе повезло, что ты пережил операцию…

Юноша кивнул:

— Я из племени руми, с побережья Адриатики. Меня пленили пять лет назад, тогда мне было двенадцать… Двое моих братьев умерли под руками хирурга. Да и я, как мне потом сказали, с трудом избежал смерти… Мое имя переводится как «спасенный». А здесь я вот уже два года. Я понимаю, почему ты выбрала среди прочих именно меня, госпожа, но, сделав это, ты вознесла меня высоко. Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы понять: калиф полюбит тебя. Твой успех — это и мой успех, добрая госпожа. Я стану служить тебе преданно и верно.

— Привлечь внимание мужчины под силу любой дурочке, — сказала Зейнаб. — А вот удержать мужчину способна лишь умная женщина, Наджа. Ты понимаешь меня?

Мальчик впервые улыбнулся.

— Я не подведу тебя, госпожа! — пообещал он и поспешил на кухню.

— Интересно, можно ли ему доверять? — спросила Ома. — Это совсем не то, что Мустафа…

— Он будет служить мне верно, пока я не перейду дорогу госпоже Захре… — сказала Зейнаб по-кельтски. — В гареме владычествует она, а вовсе не калиф, моя Ома. Мы не должны ни на секунду забывать об этом. Госпожа Захра — спутница калифа вот уже долгие годы, он любит ее и доверяет этой женщине. Если мне повезет, то на краткое время я привлеку внимание калифа, может быть, даже рожу ему дитя, но королевой останется госпожа Захра. Наджа станет преданным и верным моим слугой, но, если мальчику придется выбирать, он предпочтет Захру. Поэтому не распускай при нем язычок!

— Как ты думаешь, придет к тебе калиф нынче вечером? — спросила Ома. — Мне он показался лихим мужчиной…

— Он придет, — уверенно сказала Зейнаб. — Когда он снял с меня вуаль, я видела его глаза… А когда я повстречала Захру нынче в бане, она сказала, что владыка заскучал и нуждается в развлечении. Она сказала так, разумеется, чтобы меня унизить… Чтобы дать мне понять, что она — царица его сердца, а я — так, мимолетное увлечение…

— Это жестоко, госпожа… — сочувственно сказала Ома.

— Но это же сущая правда, маленькая моя! Вряд ли удастся мне снискать вечную любовь властелина, но, возможно, мне повезет, и я рожу от него. Тогда мы с тобою будем здесь в полной безопасности — и конец одиночеству! Уж я постараюсь на славу…

Воротился Наджа, неся поднос с блюдом дымящегося риса, смешанного с обжаренными аппетитными кусочками куриной грудки. Рядом стояла чаша нежного йогурта с плавающими в нем зелеными виноградинками. Здесь же был добрый ломоть теплого хлеба и ваза с фруктами. Наджа осторожно поставил свою ношу на медный столик, подле которого расположились девушки. Вытащив из необъятных своих одежд серебряную ложечку, юноша сперва отведал риса с цыпленком, потом йогурта… Удовлетворенно кивнув, он вручил девушкам по чистой ложечке и знаком объявил, что можно смело приступать к трапезе.

— Я обязан пробовать все, что тебе подается, госпожа Зейнаб, — сказал Наджа. — Здесь, в гареме, яд — излюбленное оружие. Хлеб я лично извлекаю из печи, и фрукты отбираю сам, а вот прочие блюда готовят повара на кухне… Мы не имеем права быть безоглядно доверчивыми — как, впрочем, и не можем обезопасить себя совершенно… Но даже в случае, если вам не посчастливится, знайте: лейб-медик калифа Хасдай-ибн-Шапрут знает универсальное противоядие. Маловероятно, что ты умрешь, госпожа, но можешь серьезно пострадать…

Зейнаб страдальчески сглотнула. Этого Карим не открыл ей… Карим… Она поклялась себе, что никогда больше не произнесет этого имени, никогда больше не вспомнит о нем, и вот, солнце еще не зашло, а она снова думает о Кариме… Каким волшебным был тот месяц в Убежище!.. Там были только он и она… Еда появлялась на столике, словно по мановению волшебной палочки. Графин с вином всегда был полон-до краев… Они беседовали, любили друг друга, совершали дивные прогулки в горы… Она желала всей душой, чтобы это блаженство никогда не кончалось. Зная, что это невозможно, она втихомолку призывала смерть, но та не приходила… Выбор оставался за ней, но Зейнаб не была слабовольной дурочкой, подобной несчастной Лейле. Выбирая между жизнью и смертью, она, не колеблясь, выбрала жизнь, пусть даже без Карима. Конечно, это выбор сильного — но в ее жилах течет кровь Сорчи Мак-Дуфф! И ни один мужчина, пусть даже это Карнм-аль-Малика, не стоит того, чтобы из-за него умирать. Она никогда не перестанет любить его, но всегда будет предана калифу, своему господину…

И все же Зейнаб глубоко и прерывисто вздохнула… В конце концов они с Каримом возвратились на его виллу, и оттуда все те же носилки отвезли ее на борт «И-Тимад». Они пересекли Кадикский Залив и вплыли в устье Гвадалквивира, а оттуда уже рукой было подать до Кордовы… Карим не касался ее с тех самых пор, как они покинули Убежище. И никогда больше не коснется, с грустью думала Зейнаб. Она заставила себя встряхнуться. Все позади…

Кончено! Перед нею новая жизнь, а если ей повезет, то и новое счастье!

Она взяла из вазы какой-то фрукт и впилась белыми зубками в сочную мякоть. По ее подбородку тотчас же потек сладкий сок.

— Это что такое? — спросила она Наджу. — Вкусно…

— Да это же слива, госпожа! Разве в твоей стране они не растут?

— Нет, в Аллоа и в помине нету слив… Только яблоки, да кое-где растут груши. И все… — объяснила она.

Они закончили трапезу, и Наджа унес поднос. Потом принес чашу с благоухающей водой для омовения рук.

Зейнаб поднялась.

— А теперь мне необходимо отдохнуть, — объявила она и удалилась в спальню.

— Ты уже выбрала для госпожи наряд для сегодняшнего вечера? — спросил Наджа у Омы. Девушка кивнула:

— Но она настолько хороша, что вовсе не нуждается в украшениях. Наденем простой шелковый кафтан, надушим волосы гарденией и распустим их… А кафтан я уже выбрала под цвет ее глаз.

— Замечательно, — согласился Наджа. Раздался стук в дверь. Юный евнух поспешил отпереть. В дверях стоял другой евнух, протягивая Надже шелковый пакетик. Наджа не мог сдержать волнения, передавая сверточек Оме.

— Что это? — спросила изумленная девушка.

— Подарок от калифа. Ома! Это означает, что владыка непременно посетит госпожу нынче же вечером! Вот она и привлекла его внимание — так скоро! О таком я еще не слышал! Ни одной невольнице подобное пока не удавалось… Быть ей последней любовью властелина, я предчувствую это, — возбужденно говорил евнух.

В шелковом свертке обнаружилась огромная, без единого изъяна округлая розовая жемчужина.

Темные глаза Наджи устремились на Ому. Это был знак!

***

В дверь никто не постучал. Она просто распахнулась — и вошел калиф. Ома и Наджа просто-напросто подпрыгнули, но тут же согнулись в три погибели.

— Где госпожа Зейнаб? — вежливо вопросил калиф.

— Она уединилась в спальне, повелитель, — тихо отвечала Ома, опустив глаза.

Калиф кивнул. Затем открыл двери спальни и вновь без стука вошел.

…Она услышала, как он входил. Теперь стояла, почтительно склонившись и ожидая высочайших повелений. Калиф закрыл за собою двери и устремил на девушку долгий взгляд… Зейнаб не шелохнулась. Она едва дышала, вдруг ощутив, что по-настоящему напугана, но лицо ее ничего не выражало. Она застыла, словно прекрасная мраморная статуя.

— Я уж было подумал, что мне привиделась твоя сияющая краса, — наконец прервал калиф это тягостное молчание, — но ты живая, Зейнаб, ты настоящая! Ты существуешь! Разденься, моя красавица. Твое полуобнаженное тело нынче поутру возбудило во мне любопытство. Я желаю видеть тебя всю.

Тон владыки был весьма требовательным, и вместе с тем казалось, что он сдерживается изо всех сил. Властное лицо его красноречиво свидетельствовало, что калиф привык к немедленному повиновению. В этот момент, словно для того, чтобы ее приободрить, он улыбнулся, обнажив ровные и белые зубы. Теперь он был без тюрбана, волосы его и в самом деле оказались светлыми, слегка рыжеватыми, а глаза, осененные светлыми ресницами, сияли голубизной.