Камешки на ладони - Солоухин Владимир Алексеевич. Страница 15
А дальше идут: постоянная борьба за существование и за кусок хлеба (что, вероятно, должно считаться очень унизительным), а иногда ведь и голодная смерть.
А дальше идут болезни и постоянная боязнь их. Постоянная боязнь за детей. Постоянная мысль о смерти. Наказание постыдной и мелочной суетой. Наказание яростью бессилия. Наказание уязвлением самолюбия. Унижением. Несоответствием желаний с возможностями. (Изобретатель этой пытки, наверно, хихикал, потирая руки.) Наказание наблюдением страданий близких. Наказание наблюдением торжества врагов.
Физические лишения. Братоубийство. Пытки страхом. Пытки ревностью. Пытки завистью. Пытки угрызением совести.
Какой набор утонченных и изощренных средств.
И еще одна пытка, за изобретение которой кто-нибудь получил соответствующую премию.
Даже сам, поистине райский антураж нашей планеты, ее умопомрачительная красота тоже не есть ли одно из главных и коварных орудий, ибо жалко же расставаться, жалко же уходить от такой красоты. И мысль об этом мучает человека чуть ли не с детских лет.
Но тут в случае с красотой земли, пожалуй, есть и просчет. Ссылаюсь на стихотворение Бунина – одно из лучших в русской, да, наверно, и в мировой лирике.
Хотя жизнь самого Бунина была, конечно, хождение по мукам.
Человек, побывавший в Мексике, говорит:
– Удивительно, что у Мексики такая протяженная граница с США, притом не строгая, и все же Мексика сохраняет свою самобытность, Америка не подавила ее.
Но дело в том, что у Америки нет столь яркой национальной самобытности. Чем же подавлять?
Существует распространенное мнение, будто необходимость писать канонизированные сюжеты сковывала инициативу русских живописцев, держала их в деспотических рамках.
На самом же деле это означало, что у художника было отнято право не думать над тем, что называется литературной стороной живописного произведения, а я бы сказал, что ему было подарено право не думать над ней.
Не думая над внешней стороной «картины», художник мог сосредоточить все свои живописные способности на чисто художественных сторонах своего искусства.
Он шел не вширь (каждый раз новый сюжет), а в глубину своего искусства: каждый раз все новые и новые задачи в области цвета, линии, композиции, каждый раз – новое решение этих задач.
Кто-то однажды первый сказал: «Руку отдам на отсечение». И пошло крылатое словцо и держится века. Почему оно держится? Потому, вероятно, что первый, кто сказал, действительно готов был отдать руку на отсечение. А может быть, даже и отдал.
Палиха, Бутырский хутор, Сивцев Вражек, Соломенная сторожка, Марьина роща… Ничего этого на самом деле уже нет. Остались одни названия, напоминающие нам о том, что там некогда был овраг, там горелый лес, там хутор, там роща. Подлинное содержат ушло из-под этих слов, и они прикрывают теперь совсем другую действительность: асфальтовые улицы, многоэтажные дома, универмаги…
Точно такая же метаморфоза произошла и со словом «Россия», которое мы употребляем, применяя к новому социалистическому государству.
Музыка написана. Но, оказывается, от дирижера зависит ее трактовка. Я все искал – на что похожа роль дирижера, если взять литературу. Пожалуй, больше всего на роль переводчика с какого-нибудь языка. Ведь переводчик в уже написанное Гете, Бернсом, Шелли, Верхарном и кем бы то ни было тоже привносит свои оттенки, акценты, свое звучание.
Философы, искусствоведы, социологи и политики спорят о соотношении и взаимодействии национального и всеобщего. Но вот я беру книгу под следующим названием: «Ручная книга русской опытной хозяйки, составленная из сорокалетних опытов и наблюдений доброй русской хозяйки К. Авдеевой. В трех частях. Издание девятое. Москва. У книгопродавцев Салаева и Свешникова 1859 г.» Читаем:
«Еще несколько слов о прилагательном – «русской». Моя книга назначается именно для русского хозяйства, я говорю о русском национальном столе, русских кушаньях, русской кухне.
Не порицая ни немецкой, ни французской кухни, думаю, что для нас во всех отношениях здоровее и полезнее наше русское, родное, то, к чему мы привыкли, с чем свыклись, что извлечено опытом столетий, передано от отцов к детям и оправдывается местностью, климатом, образом жизни. Хорошо перенимать чужое хорошее, но своего оставлять не должно и всегда его надобно считать всему основанием».
А ведь лучше-то, пожалуй, не скажешь.
Бывает искусство, как варенье, которое отбивает аппетит к настоящей еде. Человек голоден, ему хочется и мяса, и лука, и хлеба, и помидоров, и горячих щей. Но если дать ему в это время три столовых ложки варенья, чувство голода пропадает, будто бы и поел.
У каждого явления есть два полюса, вернее, каждому явлению мы можем подыскать парную противоположность. Противоположны и находятся в паре тепло и холод, свет и тьма, белое и черное, сладкое и горькое, сухое и мокрое, тишина и шум, верх и низ, веселье и скука, любовь и ненависть, тоска и радость, вражда и дружба, злое и доброе, детство и старость, жизнь и смерть, наконец.
Казалось бы, наиболее напрашивающаяся пара: счастье – несчастье. Даже слово одно и то же, разница лишь в частице «не». И однако, если хорошенько вдуматься, в этой паре существует только один полюс, а именно – несчастье, антипода же нет. Антипод несчастья существуя только теоретически, умозрительно в воображении людей.
В самом деле, всякий знает, что такое несчастье, но никто не знает, что такое счастье. Великие философы не дали до сих пор нужной формулы и никогда не дадут. Дело в том, что счастье – это всего лишь отсутствие несчастья. Если не называть этим великим словом более мелкие или более крупные удачи и радости, каждой из которых найдется своя законная пара. Удача – неудача, выигрыш – проигрыш, свидание – разлука, попадание – промах, богатство – бедность, здоровье – болезнь, мир – ссора.
Писатель, если он зрелый, как бы создает своим творчеством единую мозаику, хотя и не последовательно. Тот рассказ ляжет в верхний левый угол, то стихотворение – в правый угол, а эта повесть, возможно, в центр композиции… Посторонним сначала и не видно, что тут задумано единое целое. Но художник-то сам держит всю композицию в голове и постепенно ее исполняет.
Однако многое делается им второстепенного, побочного, что никогда не ляжет в главное полотно. Дежурные статейки и многое, многое дежурное.
Так что возможен разговор между хорошо знакомыми людьми:
– Ты что сейчас пишешь?
– Рассказ.
– В мозаику?
– Увы, нет.
Или напротив:
– В мозаику. Только в мозаику.
Лучше пройти через муки роста и потом со зрелостью прийти к определенным успехам, нежели сначала, сразу окунуться в шумный успех, а потом прийти к мукам уже бесплодным и неизлечимым.
У меня есть приятель, который работает в учреждении, занимающемся разъяснением широким массам тех или иных, ну, скажем, экономических акций…
Разъяснение это направлено всегда на теоретическое обоснование и на оправдание того, что уже произошло в жизни.