Камешки на ладони - Солоухин Владимир Алексеевич. Страница 21

– Что же здесь делать два часа? – возмутились туристы. – Существует же программа.

– Да, – вежливо ответили японцы. – По программе с 9 до 11 часов запланировано любование.

Принято на могильных плитах соединять короткой черточкой две даты: родился – умер. Чаще всего в этом заключается непреложная, хотя и зловещая справедливость.

Но есть люди, для которых такой порядок вещей как бы не правомочен. Люди эти живут, хотя погребены. Так и хочется, чтобы на их могилах стояла одна только дата – дата рождения, а черточка соединяла бы эту дату просто со временем, просто с миром.

Я бы никогда не спрашивал про стихи – о чем они? Я бы скорее спрашивал – что в них?

Природа прекрасна. Но все же нетрудно заметить что лучшие картины, изображающие природу, обязательно имеют какую-нибудь черту человеческой деятельности: прясло, мостик, тропинку, церковный мостик.

Муравей заполз на обшивку доменной печи. (Или хотя бы на батарею парового отопления.) Огромное тело, которое внутри себя содержит тепло независимо от окружающей температуры. Оно излучает это тепло. Материал (с точки зрения муравья) не поддается никакой обработке. Муравей, возможно, отметит и найдет некую закономерность, цикличность в повышении и понижении температуры странного тела, а также будет отмечать отклонения от закономерности.

Поскольку самими муравьями такая вещь сделана быть ни при каких обстоятельствах не может, им останется только гадать о ее происхождении.

Возникнут разные версии, гипотезы и теории. Все они сведутся к двум вариантам:

1. Эта вещь возникла сама собой в силу геологических и космических причин.

2. Эту вещь соорудил некто помимо муравьев, кто умеет такие вещи сооружать.

Подозреваю, что муравьиная гордыня помешает им остановиться на втором варианте. Они будут придерживаться первого, будут множить теории и гипотезы, не имея сил преодолеть свой муравьиный кругозор.

А между тем, если бы они начали с того, что эту вещь построил некто, и стали бы пытаться изучить и понять строителя, то они более коротким путем постигли бы суть иной вещи.

Пролетел самолет. Какой? Один говорит – «биплан», второй – «ПО-2», третий – «кукурузник», четвертый – «двукрылый». А тетя Маша Пономарева говорит: «Да вот, с городьбой-то…»

Дело в том, что процесс тут односторонний. Тетя Маша, приобретя грамотность и некоторую культуру, может говорить «ПО-2» и даже «биплан». Но тот, кто уже говорит «биплан», никогда не скажет про самолет, что он «с городьбой». Грустно, что все тети Маши научатся в конечном счете говорить «биплан».

Нельзя к цветку в виде дополнения подвесить шуруп. Нельзя к нитке жемчуга на женской шее присоединить в виде подвесок канцелярские скрепки. Нельзя к слову «дворец» присоединить слово «бракосочетаний».

Объяснить, почему этого нельзя делать, тоже нельзя. Дело сводится к языковому слуху, ко вкусу, к чувству языка, а в конечном счете к уровню культуры.

Говорят: часто уезжая из Москвы, уединяясь среди природы, малолюдья, можно многое прозевать, например новинку кино, премьеру спектакля, вернисаж, интересное застолье, важное совещание, раков в писательском ресторане…

Но самая большая потеря – прозевать мысль. В Москве прозевать как раз легче всего. В одинокой аллее Карачаровского парка, если уж она мелькнет, ее ни в коем случае не прозеваешь.

Трудно представить себе космонавтов, летящих на корабле через космическое пространство и сознательно портящих свой корабль, сознательно разрушающих сложную и тонкую систему жизнеобеспечения, рассчитанную на длительный полет.

Земля – космическое тело. И все мы не кто иные, как космонавты, совершающие очень длительный полет вокруг солнца, а вместе с солнцем по бесконечной вселенной. Система жизнеобеспечения на нашем прекрасном корабле устроена столь остроумно, что она постоянно самообновляется и таким образом обеспечивает возможность путешествовать миллиардам пассажиров в течение тысяч и тысяч лет.

Но вот постепенно, но последовательно, с безответственностью поистине изумляющей, мы эту систему жизнеобеспечения выводим из строя, отравляя реки, сводя леса, портя мировой океан, загрязняя атмосферу. Если на маленьком космическом корабле космонавты начнут развинчивать гайки и обрезать проволочки, то это надо квалифицировать, как самоубийство. Но принципиальной разницы у маленького корабля с большим – нет. Вопрос размеров и времени.

Сонет. Венок сонетов. Заданность формы. Стихотворение – его форма и содержание – рождаются одновременно. Их нельзя отделить друг от друга, как нельзя отделить молнию от ее зигзага, от рисунка на темном небе.

И тут получается, если воспользоваться аналогией, что нужно сначала нарисовать на небе зигзаг молнии, а потом добиться, чтобы живая молния точно уложилась в этот заранее приготовленный зигзаг.

Всякий перевод с другого языка есть литературное донорство. Но почему перевод стихов более донорство, чем перевод прозы?

Дело в том, что слова сплавляются в стихотворную речь при более высокой температуре, нежели в прозаическую фразу. Значит, для того чтобы переводить стихи, нужно до более высокой температуры разогревать свои рабочие горны.

Бунин и Куприн, уехавшие за границу, не принадлежали, однако, к писателям, для которых годилась и гидропоника. Им нужна была почва, земля, притом – родная земля.

Когда растение выдернуто из почвы, остаются на корешках комочки материнской земли. Эти-то комочки и питали, пока могли, творчество Бунина и Куприна. Но растения были сильные, жадные до земли и влаги, им требовались не комочки, а весь черноземный пласт. Они хирели и гибли.

В приключениях барона Мюнхаузена участвует бегун, который, чтобы не бегать очень быстро, привязывает к ногам пудовые гири.

Я мечтал написать венок сонетов и написал его. Закончив эту работу, я почувствовал себя как мюнхаузеновский бегун, снявший гири с ног. Легкость-то какая! Рифмуй, как хочешь, строчки чередуй, как хочешь, а хочешь, вообще не рифмуй и не чередуй. Но зато вдруг растерянность: не знаешь, куда бежать.

Каждый человек с его индивидуальной судьбой словно камешек на морском берегу. Двух новых не найдешь. И хотя все вместе они есть масса, галька, и для каких-нибудь строительных нужд можно черпать ковшом экскаватора, исчисляя на тонны, все же каждый камешек про себя знает, что он есть отдельный, самостоятельный камешек, что он сам по себе: этот в розовых прожилках, этот прозрачен, этот, хоть и сер, но уникален сквозной дырочкой в нем, этот черен, как агат. А ведь бывает и вправду – агат.

Литературная книжная речь должна быть литературной и книжной в отличие от разговорной речи. Возьмите прозу Лермонтова и Пушкина, Гоголя и Тургенева, Толстого и Чехова – она чиста, строга, хрустальна, я бы даже сказал, изящна. Притом что никто из них не чурался разговорного словечка, диалекта, архаизма, просторечия… Такое слово, употребленное с толком, всегда украсит книжную речь писателя. Нарочитость и в литературе, как и во всяком деле, остается нарочитостью.

Можно представить себе человека с цветком в петлице, но выглядел бы нелепо человек, сплошь утыкавший свой костюм цветами.

В английском парламенте один оратор устроил остальным членам парламента своеобразную остроумную ловушку. Обсуждался вопрос о молодежи. Оратор огласил с трибуны четыре высказывания разных людей о молодежи. Вот они, эти высказывания:

1. Наша молодежь любит роскошь, она дурне воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие.