Камешки на ладони - Солоухин Владимир Алексеевич. Страница 18
Но однажды доктор вышел и вынес к людям «палочку Коха».
Избирательность восприятия жизни, внешнего мира: один наклоняется за медной копейкой и наступает ногой на золотистый цветок, другой проходит мимо копейки, но наклоняется за цветком и даже сворачивает ради него с тропинки.
В земле ползает жирная белая личинка. У нее вполне определенный круг ощущений, связанных с местом ее обитания и образом жизни. Потом как таковая она умирает, некоторое время покоится в коконе куколки, а затем из нее вылетает бабочка.
Бабочка живет уже не в сырой земле, а на солнце, на ветерке, среди зелени и цветов, питается уже не землей, а нектаром. В некотором смысле сфера жизни бабочки – это рай по сравнению со сферой жизни личинки.
Личинка, ползая в земле, вряд ли предполагает, что ее ждет после того, как она окончит свое земляное существование.
Бабочка, порхая с цветка на цветок, вряд ли помнит о своей земляной юдоли, где осталась и догнивает ее опустевшая, уродливая оболочка.
И нет никаких путей, чтобы бабочка рассказала личинке о своем небе, а личинка бабочке – о своей земле.
В отношениях с людьми каждому человеку, а тем более художнику, писателю, поэту нужна скромность.
Но когда поэт остается один на один с листом бумаги, он должен быть не только смелым, не только дерзким, но непременно должен чувствовать свою исключительность. Если поэт, садясь писать стихотворение, не чувствует себя гениальным, он не напишет сколько-нибудь талантливого стихотворения.
Поэт должен сознавать себя имеющим право говорить от имени всех людей, быть учителем всех людей. В нем должно жить ощущение, что только он один знает то, что он знает, и только он один может сказать то, что он хочет сказать.
Иногда утешают, что после смерти не исчезнем, но превратимся в траву, цветок, дерево. Но это то же самое, если о ценности картины судить по стоимости холста как макулатуры: по две копейки за килограмм.
На Западе развитие свободного стиха дойдет до своего логического конца быстрее, чем у нас, исчерпает, изживет себя, как начинает изживать себя абстрактное искусство в живописи. И, таким образом, мы заранее, в самом начале пути увидим, что по этому пути идти некуда.
Для того чтобы проявление человеческого духа можно было назвать подвигом, в нем должны содержаться два обязательных момента: самоотверженность (забвение собственных интересов) вплоть до самопожертвования (смерти) и благо других людей. Не одного или двух человек, а именно людей, народа или даже народов.
Мужчина, спасший из-под поезда девочку и сам при этом погибший, совершил героический поступок, но не подвиг.
С каким превосходством, должно быть, смотрят на нас, людей, птицы и даже бабочки со стрекозами. Что за беспомощность, что за бездарность: создавать такие тяжелые, такие в конечном счете неуклюжие приспособления, в то время как можно просто вспорхнуть и лететь!
В кинохронике долго показывают веселого милого зверька, прыгающего по веткам и по снегу: горностая, соболя, белку. Потом тут же показывают нам огромные связки шкурок этого зверька, разложенные на прилавке магазина, развешанные на складе. По-моему, такое монтирование кадров жестоко, аморально, бездушно, безвкусно, бесчувственно и вообще – безобразно.
Стихотворение – более высокая ступень организации человеческой речи по сравнению с прозой. Доказательств этому никаких быть не может, кроме одного косвенного. Есть десятки примеров, когда поэты начинали потом писать прозу и писали ее хорошо, тогда как нет ни одного случая, чтобы литератор, состоявшийся как прозаик, перешел к стихам и заявил о себе как хороший поэт.
Известно, что мухомор – гриб ядовитый. И вот люди про него пишут: «Своим ярким, бросающимся в глаза видом он как бы предупреждает: «Осторожно, не трогайте меня, я – ядовит!»
Поистине велика самонадеянность человека, все привыкшего мерить своей меркой. Да мухомор вовсе про нас и не думает. Может быть, этот гриб ярок для того, чтобы вовремя броситься в глаза лосю, для которого он – лекарство.
Один за другим исчезают на земле целые виды животных, птиц, растений. Испорчены реки, озера, степи, луга, даже моря.
В обращении с природой человек похож на дикаря, который, чтобы добыть кружку молока, убивает корову и взрезает ей вымя, вместо того чтобы кормить, холить и получать того же молока ведро каждый день.
Существует много попыток определять поэзию. Наверно, ее определяет еще и то, что нельзя пересказать словами стихотворение, строфу или строку, не затратив на пересказ гораздо больше слов, чем содержится в стихотворении, строфе, строке.
В книге о дельфинах автор, пытаясь доказать, что дельфинам не свойственно все же мышление, аналогичное человеческому, опирается не на те случаи и факты, где дельфин был явно разумен, а на те случаи, где он был явно неразумен.
В океанариумах они часто гибнут от заглатывания посторонних предметов… Когда дельфинов держат на привязи, они запутываются… Чтобы распутать веревку, им достаточно было проплыть несколько раз вокруг столба в обратном направлении, но сообразить это они не могли… Особенно странно ведут себя дельфины при ловле их человеком… Они позволяют ловцам окружать себя, загонять в сети и даже выгонять на берег… Животные не уходят от смертельной опасности, хотя их отделяют от свободы только поплавки на верхней подборе аломана… Перегородка из металлической сети удерживала полосатых дельфинов в небольшом отгороженном участке бухты в течение многих месяцев. Но никогда животные не старались уйти в море с помощью прыжка, хотя и могли бы это сделать очень легко… Не абсурдно ли, что дельфины, якобы способные освоить космический язык «линкос», не могут догадаться, как просто уйти из сети?»
Но разве меньшее количество аналогичных абсурдов мы найдем, если будем разбирать поведение людей в тех и иных обстоятельствах? Будто уж мы не заглатываем ничего, что ведет к нашей гибели, будто мы не запутываемся и не можем потом распутаться, хотя для этого «достаточно было проплыть… в обратном направлении», будто у нас нет своих поплавков и сетей, из которых мы «не старались уйти в море с помощью прыжка, хотя и могли бы это сделать очень легко». Пожалуй, если бы кто-нибудь стал изучать нас, как мы изучаем теперь дельфинов, и применил бы то же самое рассуждение, то пришел бы к весьма нелестным для нас выводам, несмотря на то, что мы тоже подбираемся к освоению космического языка.
Ни у одного животного (а равно и птиц) на земном шаре не запрограммировано предварительной боязни по отношению к человеку или ненависти к нему.
Очень быстро (в заповедниках хотя бы) белки начинают впрыгивать на руки, ежи подходят и нюхают ногу, олени и медведи берут хлеб из рук. Не прирученные, а дикие олени и медведи. Не говоря уж о бесчисленных случаях трогательной привязанности и дружбы. И только сам человек своим безобразным, жестоким и безрассудным поведением отвратил от себя и озлобил птиц и зверей земли…
Опытные люди читают музыку с нот. Но все равно музыка пишется для исполнения на инструментах, Точно так же для голоса пишутся стихи. Хотя, конечно, их можно читать про себя и даже одними глазами, как опытные люди читают ноты.
Есть несколько степеней реальности… Реален ли кинофильм? С точки зрения одной реальности, он реален как некоторое количество химического вещества – пленки и эмульсии. Все это лежит в железной банке и, безусловно, реально.