Ублюдок Баннермен - Спиллейн Микки. Страница 1

Микки Спиллейн

Ублюдок Баннермен

1

Я направил свой старый «форд» вверх по шоссе на холм, так, чтобы можно было увидеть владения Баннерменов, расположенные у самого залива и освещенные лунным светом. Особняк отбрасывал причудливые тени, и в ночи ясно виднелась колоннада, похожая на руки гигантского скелета. По сравнению с тем разом, когда я видел его последний раз, поместье было сильно запущено и все заросло травой. Чугунные ворота в кирпичной стене были, правда, еще на месте, но сам кирпич уже весь рассохся и растрескался, а петли на воротах едва держались. Но сейчас не было времени останавливаться на подобных мелочах.

Выбоины на шоссе 242 требовали большой осторожности от водителя, но тем не менее я все время кидал взгляды по сторонам, и это было так естественно, когда человек прожил здесь первые двенадцать лет жизни, прежде чем его выбросили на растерзание в этот жестокий мир. И ему, конечно, хочется взглянуть на отчий дом, на его шрамы и царапины, появившиеся за прошедшие годы.

Сквозь деревья виднелся свет в некоторых окнах и на лестнице. С некоторой долей сожаления я смотрел на все это, потом немного притормозил и свернул с шоссе, направившись вверх по дороге к дому.

«Какой же я, черт возьми, дурак, — подумал я. — Разве я что-нибудь сделал ради этого?»

Но домой возвращался не просто блудный сын, и поэтому, не зная, каким будет прием — удачным или неудачным — я всю дорогу дымил сигаретами.

Ну и что с того, черт побери, что прошло уже двадцать три года и канули в вечность две войны? Если же вам представится такая удивительная возможность, не упускайте ее! Мой старик частенько говаривал перед смертью: «Не забывайте, что произошло с кошкой...» И после этих слов обычно смеялся, потому что звали меня К.К., или, точнее, Кэт Кей Баннермен.

Теперь-то я знаю, почему меня так назвали. Кэт-Кей — это как раз то место, где меня угораздило родиться. Только вот зачат я был во грехе. Моя мать умерла через час после того, как я появился на свет, и старик принес меня домой вместе с этим именем на устах и с позором для всех остальных членов семьи, которые так и не смогли примириться с моим существованием.

— Гм... — вырвалось у меня.

Несмываемое пятно! Внебрачный ребенок! Ублюдок! Ублюдок Баннермен! Нет, Баннермены не могли такого вынести.

Я остановил машину позади двух уже стоявших и, поднявшись по широким ступеням к парадной двери, дернул за шнур звонка. Теперь он был электрическим, и я услышал, как зазвенело где-то в глубине дома. После этого голоса, доносившиеся из дома, казалось, внезапно смолкли, а когда дверь отворилась, я увидел старую леди, которая когда-то угощала меня кофе и сэндвичами, когда меня наказывали и запирали одного в моей комнате и которая всегда рассказывала, что происходит в мире и семье.

— Здравствуй, Анни!

Она как будто застыла на мгновение, поглядела на меня поверх очков и осторожно сказала:

— Здравствуйте...

Ее голос и сейчас, спустя столько лет, оставался немного тонким и квакающим.

Я нагнулся и поцеловал ее в щеку.

Проделал я это очень быстро, и она не успела увернуться, но губы ее скривились от негодования. Но прежде чем она успела раскрыть рот, я сказал:

— Много воды утекло с тех пор, как мы виделись последний раз, Анни, но все-таки не думаю, что ты забыла того, кого когда-то называла «своим котенком».

И как свидетельство того, что память не подвела ее, брови старушки внезапно поднялись. Она вытянула руки, дотронулась до моего лица и покачала головой, словно не веря глазам. И вдруг что-то растопилось в ее взгляде, и она воскликнула:

— Кэт... Мой маленький Кэт Кей!

Я обнял ее и, оторвав от пола, прижал к себе. Щетина, выросшая у меня на щеках за эти два дня, конечно, колола ей щеки и она невольно издала слабый стон, хотя и было ясно, что искренне рада встрече. Наконец я выпустил ее из объятий.

— Просто никак не могу поверить, — сказала она. — Ведь прошло столько лет! И ты... Ты уже совсем взрослый и такой большой... Заходи же, Кэт... Заходи, заходи!

— А ты совершенно не изменилась, Анни. И от тебя все так же пахнет яблочным пирогом и мастикой.

Она закрыла за мной дверь, взяла мою руку слабыми пальцами, отступила назад и внимательно осмотрела меня.

— Да, это ты... Несомненно, это ты... И нос, который тебе перебил Руди, и шрам после того, как ты упал с дерева... И глаза, отцовские глаза...

Говоря, она смотрела на мой черный костюм из дорогой ткани, на высокую шляпу и по ее лицу было видно, что она думает: я еще не дорос до того, чтобы она считала меня солидным человеком, я для нее все еще двенадцатилетний мальчик, которого все еще оскорбляют двоюродные братья — Руди и Теодор.

— Где же теперь мои милые родственнички? — спросил я.

Она взглянула на дубовую дверь библиотеки.

— Кэт... уж не думаешь ли ты?..

— А почему бы и нет, моя старушка? И не принимай все так близко к сердцу. Что было, то прошло. К тому же я не собираюсь тут долго оставаться. Постараюсь исчезнуть до того, как обо мне заговорят. И я совершенно ничего не хочу от этих Баннерменов. Не волнуйся, все будет хорошо, и никаких криков, я ведь здесь проездом.

Старушка хотела еще что-то сказать, но потом, вероятно, передумала и показала на дверь.

— Они все там...

В ее голосе прозвучал какой-то странный оттенок: она все еще была экономкой и ее не посвящали во все тайны этого дома. Я нежно похлопал ее по плечу, нажал на обе ручки двустворчатой двери и распахнул ее.

На какой-то миг меня охватило неприятное чувство, которое всегда возникает от предвидения, что сейчас произойдет.

Я представил, как дядюшка Майлс будет сидеть в своих вечных бриджах в кресле и выслушивать очередную ложь Руди. Частенько я представлял себе эту сцену, лежа в темноте на кровати, пока не позволил себе вернуться в «лоно семьи». Я живо помнил, что старик Макколи не любил выполнять подобную работу, но получал приказы от дяди Майлса и выполнял ее на моей спине, зная, что иначе ему будет нагоняй. Нисколько не сомневаюсь: будь жив мой старик, он бы здорово отдубасил своего осла-братца за подобные приказы. Но он умер. Ему крупно не повезло. Он пошел помогать Руди, угодившему в грязную историю, схватил воспаление легких и через неделю его не стало.

Но сейчас все выглядело совсем не так, как двадцать три года назад. Дядюшка Майлс превратился в худого безобразного старика. Он сидел за письменным столом с непроницаемым выражением на лице, и оно внушало страх и выражало угрозу. Вместе с ним в комнате были Руди и Тэд, на которых, вероятно, устрашающий взгляд старика не производил должного впечатления. Они тоже здорово облысели за это время, а лица их, как и раньше, были прыщавыми и угловатыми и вообще имели довольно глупый вид.

Тэд, всегда тише и незаметней брата, и на этот раз примостился в уголке, а Руди величественно стоял посреди комнаты, нервно водя языком по губам и подбоченясь.

Кроме них в комнате были еще трое мужчин. Одного я не знал. Он сидел в кресле, нога на ногу, немного грузный, с густыми черными волосами, как у женщины, но с лицом мужественным и красивым.

Двух других я знал. Одного звали Карл Матто, второго — Пони Гейдж. Они оба были из чикагского «синдиката», и у обоих на физиономиях было написано, что ситуация им явно не по нутру.

Когда я вошел, все головы повернулись ко мне, но, видимо, никто не узнал меня. Майлс и оба его сынка вопросительно посмотрели на гостей, молча спрашивая, не из их ли я компании. Но Карл Матто неопределенно пожал плечами, и они снова с недоумением посмотрели на меня.

В следующее мгновение старикашка Майлс вышел из-за стола и, явно рассерженный, пошел на меня.

— Что это значит? — сухо спросил он.

Я мило улыбнулся.

— Обыкновенный визит вежливости, дядюшка. Приехал выразить свое уважение семье и немного отдохнуть.