Сокровища непобедимой Армады - Стенюи Робер. Страница 40

Справедливости ради должен сообщить, что день моего триумфа был испорчен. Влезши в лодку, я принялся позировать Луи с полными пригоршнями золотых монет. Луи фотографировал. Дабы все выглядело «поживее», я начал пересыпать монеты из ладони в ладонь. И тут прекрасное севильское эскудо соскользнуло на резиновый борт, а оттуда — плюх! — в воду.

Сказать, что я себя чувствовал как побитая собака, было бы неточным — это не передает и сотой доли тогдашних ощущений. Прервав сеанс позирования, я передал монеты Луи (или он вырвал их у меня из рук, чтобы разиня не упустил остальное, предпочитаю не выяснять) и нырнул. Но пятнадцатая монета канула безвозвратно…

Неделя за неделей расширялась зона поисков. Картина теперь вырисовывалась более отчетливо: море раскидало останки «Хироны» на огромное расстояние. Где бы ни копнули, везде нам улыбалась удача. Цифры в десять — двадцать монет за день стали, если так можно выразиться, расхожей монетой. 12 июля мы отпраздновали пятидесятую золотую монету, а число серебряных перевалило уже за пятьсот.

И это далеко не все. В детстве у меня на стене висела репродукция из книги «Зерцало путешествий и мореплаваний », изданной в 1583 году. На ней был изображен штурман в кафтане, держащий свинцовый лот, а рядом — астролябия и компас. Картинка возникла у меня в памяти, когда я увидел на дне астролябию. В тот же день Морис доставил наверх циркуль с бронзовой чуть-чуть изогнувшейся ножкой, а Франсис выудил свинцовый лот.

На другом конце рабочей площадки, у оконечности мыса Лакада, мы отбивали куски спекшейся черной «магмы». Она сохранила в своей толще пули, кости животных, древесный уголь, битую посуду. Однажды мы извлекли из нее кусок дерева.

— Часть руля, — авторитетно сказал я.

— Нет, — ответил Морис, прикладывая его к плечу. — Это мушкетный приклад.

На следующий день после трехчасового рытья я вытащил ствол мушкета. Оружие упало в море, не успев выстрелить, — в стволе сидела свинцовая пуля. Там же в «магме» я нашел обрывок черного бархата — быть может, останки роскошного камзола.

Однажды мне попался необычайно интересный предмет — изящный шестигранник из горного хрусталя в два дюйма высотой с маленькой серебряной крышкой. Внезапно меня осенило: бесчисленные серебряные пузырьки, встречавшиеся нам повсюду, содержали не лекарственные снадобья, как мы думали раньше, а духи. Каждый благородный сеньор должен был иметь свой собственный пузырек. Когда ветер доносил до их чувствительных ноздрей нестерпимое зловоние, исходящее от двухсот сорока четырех гребцов, прикованных днем и ночью к банкам галеаса, они подносили пузырьки с духами к своим завитым усам. Кроме того, как подсказал мне впоследствии один английский эксперт, в те времена горный хрусталь благодаря его оптическим свойствам наделяли чудодейственной силой и пузырьки носили на шее как ладанки.

И наконец, среди кухонных отбросов я обнаружил редчайшую реликвию, невероятную, никак не ожидавшуюся никем, сохранившуюся только потому, что в первый же день плотная корка изолировала ее от доступа морской воды и кислорода — сливовую косточку! То была единственная в мире косточка, о которой можно было с уверенностью сказать, что она плыла с Непобедимой Армадой.

Лучшее лето века

Лето кончилось, туристы разъехались. Даже жалко…

Только Джон Макконаги сохранил нам верность и не покидает своей вахты у причала. «Лучшее лето века», — говорят нам теперь рыбаки, а у ирландцев цепкая память. Стрелка барометра застыла на «ясно». Море прозрачно, как ангельская слеза, мы ни разу не замерзли. Подводный ландшафт вновь изменился: поверх коричневых и красных водорослей наросли еще и белые. Того и гляди заблудишься.

Мы выворотили из донных отложений якорь и вторую пушку. Пока Франсис обмерял ее на берегу со всех сторон рулеткой, я вспомнил фразу Кэрью, которую он написал в 1589 году: «Остальные затонувшие орудия поднять нельзя». Ошиблись, дорогой сэр Джордж, ошиблись.

Свинцовые чушки избежали рук нанятого Сорли Боем шотландского капитана. Мы подняли на берег полторы тонны свинца в брусках и чушках. И это вовсе не был балласт, как считал Бойл, потому что испанские корабли того времени загружали круглыми валунами с речных берегов. Свинец был сырьем, из которого лили картечь и пули для аркебузов.

Большинство брусков были помечены римскими цифрами или крестами. Знаки не имеют отношения к весу, ибо одинаковые бруски были помечены по-разному. Скорее всего, они предназначались разным полкам. Герцог в письме королю из Лиссабона писал: «Свинец распределен в пяти полках по 30 центнеров на каждый». На одном бруске была монограмма святого Петра — быть может, ее сняли с ватиканской галеры?

Вечером, закончив дневной «урок», я отправлялся взглянуть, как идут дела у спутников.

Ласты Франсиса угадываются издали: они мотаются на его длинных ногах между водорослями. Он висит вниз головой близ оконечности мыса Лакада. Забравшись по пояс в узкую щель, Франсис работает, как терьер — передними лапами. Фигура почти исчезла в облаке песка. В банке из-под огурцов я вижу две рукоятки шпаг, увитые филигранной медной нитью — типичный рисунок XVI века. От стальных лезвий, естественно, ничего не осталось.

Морис накануне сказал: «Взгляни-ка на мой уголок. Невозможно узнать — я прошел по нему, как бульдозер». И это не было преувеличением. Куски скал по две-три тонны весом он зацеплял стальной петлей, крепил к связке надувных мешков и отводил в сторону. На его участке образовался ровный бульвар.

Самого Мориса я не увидел. Из-под камня вырывались пузырьки, давая знать, что там что-то шевелится. Должно быть, Морис водил фонарем в поисках недостающих рубинов от изящной подвески, которую он обнаружил среди колец и неаполитанских дукатов с профилем Филиппа.

Я беспокоюсь за него. Сегодня Морис впервые в деле после недельного вынужденного перерыва — поранил руку и вывихнул палец. Вот как он преподнес нам этот эпизод:

— Ворочаю я, значит, мой булыжник — ну тот, здоровый, в четыре тонны. Только снял — под ним еще один, кило на триста. Качается. Ладно, подпихиваю его кверху на надувных мешках, и вдруг — крак! Петля срывается, и камешек аккуратно приземляется мне на руку. Боль такая, что в глазах темно. Ну все, думаю, готов. Лежу на дне, рука прижата камнем. Что делать? Главное — сколько еще воздуха? А то ведь и задохнуться недолго. Шарю свободной рукой вокруг, и тут — чудо! Нащупываю ломик. Ломик — это уже хорошо, особенно умеючи. Подцепляю камень, надавливаю и вытягиваю руку. Снимаю перчатку — н-да, зрелище не из приятных…

Результатом был недельный курс лечения и угрызений совести.

Луи сейчас работает к «востоку от меня» на широкой платформе, усеянной осколками камней. Луи движется, как подводный робот, — спокойно и методично. Никаких эмоций. В левой руке у него ведро, в правой — совок. В день он просеивает свои три «кубика». Сегодня в его полиэтиленовом мешочке следующий улов: кольцо с бриллиантами (когда-то камешков было десять, осталось два), затем рубин в оправе, два эскудо, несколько серебряных ободков от стаканов, кусочки чего-то бронзового и позолоченные украшения от блюд и тарелок.

Марк, положив свои камеры, откапывает свинец. Для Марка всякие там драгоценности — не бог весть какая пожива. Вот свинец для пуль — это да. Вещь! Он находит только его, но зато в огромном количестве и повсюду. Стоило оставить без присмотра любую посудину — Марк тут же набивал ее свинцом. Пули маленькие, большие, круглые, сплющенные, вытянутые; пули от мушкетов, аркебузов, пистолетов, орудийная картечь. Он останавливался только для того, чтобы полюбоваться на толстых розовых червей, резвившихся вокруг. «Ага, вот и ты нашел себе подружку. Очень хорошенькая, просто прелесть!» Марк узнавал своих червей в «лицо».

Другим его хобби был металлоискатель, специально переделанный по его заказу. После того как кто-то покидал поле боя, Марк тщательно проходился там металлоискателем.