Сокровища непобедимой Армады - Стенюи Робер. Страница 41

— Для археолога, — бубнил он, — кусок свинца значит куда больше, чем сундук с дублонами.

И был прав.

Каждая реликвия «Хироны» вызывала в воображении далекие образы исчезнувших людей.

Золотые монеты являли нам прижимистого идальго столь же зримо, как если бы мы вытащили его дукаты из развязавшегося кошелька. Серебряное распятие, найденное Морисом, все покрытое темной патиной, но удивительно современное, даже «модерное» по форме, доносило запах монаха-капуцина. Распятие болталось на веревке поверх рясы из грубой верблюжьей шерсти и било по коленям, когда он поднимался по сходням на галеас. А медальки из меди, бронзы или свинца, на которых выбито стандартное изображение девы Марии, Христа или святой троицы, рассказывали нам о конце раба-галерника, который сжимал их в ладони, вознося молитву, когда цепи влекли его на дно, а изодранная рубаха становилась саваном…

С тех пор как во Флориде я познакомился с дельфинами, я влюбился в этих «братьев человека», вернувшихся в море. Подобно всем ныряльщикам, я завидовал легкости, с которой вольтижируют под водой эти удивительнейшие создания. Я со страстью следил за их повадками и даже написал во славу дельфинов книгу.

В тот день, когда Франсис церемонно преподнес мне найденного на дне серебряного дельфина, я впервые за все время заколебался. У меня же дома коллекция… Дельфины фарфоровые, керамические, медные, серебряные, деревянные, каменные, бог весть какие еще. Но дельфин эпохи Возрождения, к тому же с корабля Армады?! Дельфин с приподнятым хвостом, пляшущий на волне, с двумя круглыми глазами — наверняка, он украшал цоколь настольных часов в каюте гранда — такой дельфин был бы бесценным украшением моей бедной коллекции!

А другой? Совсем крохотный и тоже из серебра, напоминавший головастика или опрокинутую запятую. Он служил когда-то ручкой от чаши или красовался на крышке блюда.

А золотой дельфинчик? Его нос заканчивался зубочисткой, а хвост — скребком для чистки ушей. Этот гигиенический инструмент был в большом ходу в те времена. Мой коллега, американский подводник Кип Вагнер, нашел возле Флориды золотого дельфина восточной работы, который висел на золотой цепочке и был одновременно капитанским знаком отличия, свистком и зубочисткой.

А дельфин-дракон, обвившийся вокруг серебряного свистка? Это тоже, конечно, был знак отличия одного из пяти испанских капитанов, утонувших на «Хироне». Свистками пользовались на всех флотах начиная с XIII века — вначале по назначению, а потом он стал капитанским знаком.

Искушение охватывало меня с особой силой по ночам. Я представлял маленький стеклянный шкафчик, где покоится моя коллекция, мысленно расставлял экспонаты, придумывал подсветку… Но наутро скрепя сердце аккуратно заносил своих дельфинов в инвентарный список, предназначенный для инспектора акцизного ведомства ее величества королевы Елизаветы II.

Однажды мы с Морисом вышли на разведку довольно далеко от мыса Лакада. Течение, как я считал, должно было отнести к подножию рифа мелкие вещицы. Море отливало как зеркало, солнце жгло сильнее, чем в тропиках.

Риф почти вертикально обрывался в воду. В другое время года даже при слабой зыби здесь не поработаешь — не за что уцепиться. Глубина всего четыре метра, и волна с размаху бьет о камни. Сейчас мы хватались за водоросли и осторожно ощупывали шершавую поверхность. У подножия рифа тянулся длинный коридор. В нем я отыскал мраморное яйцо, просверленное по всей длине. Для чего использовали эту штуковину? Загадка…

«Зодиак» остановился прямо над нами. Если его ударит о скалу — ничего страшного: надувной резиновый борт самортизирует удар. Запускаем движок насоса, и Морис начинает расчищать коридор.

Почти сразу же находим золотое кольцо. Оно немного погнуто, но явственно видна надпись: «Мадам де Шампанэ. MDXXIY». Первая вещь с датой! Так, переводим римские цифры, получаем 1524 год… Выходит, кольцо было подарено за 64 года до похода Непобедимой Армады. Значит, носил его не возлюбленный мадам де Шампанэ: ему должно было быть хорошо за восемьдесят.

Имя неотвязно сверлило мне голову. Я поклялся во что бы то ни стало выяснить историю этого семейства и узнать, у кого могло быть на пальце это кольцо в роковую ночь 15 октября 1588 года.

А пока продолжим. Морис ворочает пожарным рукавом, я внимательно слежу за отлетающими осколками. Но не я, а он замечает монету в четыре эскудо. Наклоняюсь, чтобы подобрать ее… и наталкиваюсь на золотое колечко, закатившееся в трещину. Целехонькое. Сверху к нему приделана золотая саламандра, изогнутая в форме буквы S. У нас уже есть одна саламандра. Может, обе принадлежали одному сеньору, у которого она значилась в гербе?

Три часа кряду мы промывали дно, сначала в одном, потом в другом направлении. Но больше ничего не нашли.

Назавтра снова был полный штиль. Франсис и Морис воспользовались им, чтобы очистить «гнездо» в узком изгибе мыса Лакада, — раньше мы его не замечали: оно было закрыто плотным пуком водорослей. Друзья раскопали в щели терракотовую посуду, кусок оконного стекла, золотую цепочку, сферические пуговицы, а в самом низу, под слоем ядер, — целехонькое серебряное блюдо.

«Урожай» заставил меня внимательнее присмотреться к мысу доброго идальго Лакады. Ага, вот еще одна крохотная расселина, проверим-ка ее. Углубление забито камнями и опутано водорослями. Ничего, выгребем.

Едва Луи направляет пожарный рукав в расселину, оттуда вырастает черный гриб, похожий на атомное облако. Ничего не видно, полный мрак. Выпучив глаза, я жду, что вот-вот сквозь облако сверкнет золотая молния и послышится бряканье монет… Увы, никаких сладостных ощущений тот день не принес, если не считать ушиба колена, которое я в нетерпении подсунул под струю Луи.

Зато последние дни этого сезона припасли несколько приятных сюрпризов. Я уже думал, что мы выгребли все, но находки под занавес наводили на мысль, что мы успели только снять сливки.

Еще весной Луи обнаружил два вычурной работы медальона овальной формы, украшенные наверху тритоном и обрамленные водорослями. Внутри была эмалевая кайма изумрудного и винно-красного цвета. В обоих не хватало центрального камня.

И вот, просматривая сейчас окрестную зону, я заметил рядом с толстым валуном новехонькую камею из ляпис-лазури. На ней был вырезан профиль римского императора, увенчанного лавровым венком. Камея была вставлена точно в такой медальон, что подобрал Луи, но этот еще обрамляли восемь жемчужинок.

Я распластался у валуна и начал лихорадочно подрываться под него. Кровь стучала в голове, щека горела от «нежного» прикосновения к шершавому камню, воздух в баллоне должен был вот-вот кончиться. Но мне воздалось за терзания — я вытащил из-под камня еще один медальон. Уходить? Ногти царапнули еще что-то…

Выгреб кучу песка и гравия, уселся на дно и, словно игрок в покер, медленно вытягивающий карту из колоды, принялся перебирать голыши. Пусто.

Снова ложусь и, вдавившись в дно, подползаю под камень. Стекло маски заливает вода, я выдуваю ее, морщусь, но не схожу с места. Еще. Еще чуть-чуть. Продвигаюсь на десять сантиметров. И тут рука ухватывает что-то легкое.

Третий медальон.

Несколько секунд я тупо смотрю на него, проверяя, не бред ли это. Нет. Вот они, все три. Профили отличаются. Может, это двенадцать цезарей? Те самые, описанные Светонием? Поистине морское дно — богатейший музей мира!

…Оставшуюся неделю мы с Луи методично обследовали каждый камень в этом секторе. Я нашел шестой медальон, тоже целый, без единой царапины. Луи бросался под валуны, как фокстерьер за лисой. Как-то утром он работал один в расселине, над которой нависал кусок скалы. Вклинившись туда, Луи разгреб песок. В это время кончился воздух, и он попытался вылезти, пятясь назад. Не тут-то было: акваланг застрял. Дернулся раз, другой — тщетно. Нож был прикреплен у него к левой щиколотке, но он не мог его достать.

Воздуха уже практически не осталось. Отчаянным усилием Луи изогнулся и по миллиметру стал подтягивать ногу. Наконец рука нащупала рукоять ножа. Выхватив его, Луи обрезал ремни акваланга и всплыл. Хозяйственный человек, он успел прихватить пустые баллоны — не дай бог, затеряются на дне.