Слово безумца в свою защиту - Стриндберг Август Юхан. Страница 48

И, словно в завершение моего супружеского счастья, одна из наших дочерей заболела, и тогда у нас оказалось уже не три, а пять прислуг, не считая двух постоянно приходящих докторов, й наш ежемесячный дефицит исчислялся теперь суммой в 500 франков. Я работал как вол, чтобы его покрыть, и мои нервы постепенно начали сдавать.

О, как она мучила меня вечными попреками, что я растратил ее приданое, существовавшее только в ее воображении! При этом она заставила меня ежемесячно выплачивать содержание своей тетке в Копенгагене, также обвинившей меня в растрате ее состояния, ссылаясь – в это трудно поверить – на устное распоряжение матери Матильды, которая будто бы велела Марии поровну разделить все доставшиеся ей деньги с копенгагенской теткой. Получить в наследство эту бездельницу, женщину никчемную, но имеющую большие аппетиты, было для меня совершенной неожиданностью, тем более что все эти якобы растраченные мной деньги в природе не существовали и были лишь миражем. Тем не менее я согласился, и даже более того, дал себя уговорить подписать долговое обязательство для старой подруги Марии, той таинственной авантюристки номер один. Я вообще на все соглашался, потому что обожаемая женщина решила теперь продавать мне свою любовь, а за ее объятья я был готов признать себя виновным и в том, что растратил не только ее состояние, но и состояние тетки, и в том, что, женившись на ней, погубил ее артистическую карьеру, и в том, наконец, что разрушил ее здоровье.

С этого времени в наш брак вошла узаконенная проституция.

Поскольку я во всем признаюсь и со всем соглашаюсь, она создает легенду о моих преступлениях, которую впоследствии подхватит желтая пресса, а пока эту легенду распространяют, перемывая мне косточки, все ее подруги, которых я в свое время выставил за дверь.

Мария стала одержима безумным желанием меня разорить, в течение одного года я ей вручил 12 тысяч франков на ведение хозяйства, но этого оказалось мало, и мне пришлось брать авансы у издателей, когда же я жаловался на слишком большие расходы, она мне отвечала:

– Не надо было делать столько детей! Ты вверг свою жену в нищету! Как я могла пожертвовать своим прекрасным положением в театре ради такого ничтожества, как ты!

На что я ей отвечал:

– Моя дорогая, когда ты была баронессой, твой муж давал тебе всего две тысячи франков в год, да к тому же делал долги! А теперь ты получаешь в шесть раз больше и все недовольна!

Она отмалчивалась, но морила меня голодом, так что уже к вечеру я был готов согласиться с тем, что 2 тысячи франков в шесть раз больше 12 тысяч, и признать, что я жалкая тварь, скупердяй, этакий «Милый друг» Мопассана, который добился успеха исключительно стараниями своей обожаемой жены, причем обожаемой только в ночной рубашке!

Чтобы выпустить скопившуюся желчь, Мария решила сочинить роман и вывести в нем женщину-рабыню, которую эксплуатирует преступный мужчина. Она уже написала первую главу. А из всех моих произведений встает ее образ – прекрасной, нежной, юной мадонны с белокурыми волосами, маленькой мамы, я воспеваю ее, создаю бессмертную легенду об этой чудо-женщине, которая по божьей милости вошла в мучительную жизнь поэта. Благодаря моим стараниям она, достойная лишь проклятий, пользуется незаслуженной славой и отмечена всеми критиками, которые не устают восхвалять доброго гения печального романиста.

И чем больше я страдаю от порочности этой менады [24], тем больше я стараюсь позолотить нимб вокруг головы святой Марии, чем больше действительность принижает меня, тем выше я возношу образ любимой. О, любовь!

Иногда мне казалось, что ненависть этой женщины ко мне такова, что она хотела бы избавиться от меня, чтобы начать свою жизнь в третий раз. Иногда я даже подозревал, что у нее появился любовник, потому что замечал в выражении ее лица какие-то незнакомые мне отсветы, и мои подозрения лишь усиливались от холодности, с которой она принимала мои ласки.

Внезапно в наш брак ворвалась ревность уже всерьез, и с этого момента для меня широко распахнулись ворота ада.

Однажды она объявила, что заболела. Болезнь эта была какой-то неопределенной и в конце концов сосредоточилась на спине, то ли в позвоночном столбе, то ли в почках, точно определить это было трудно.

Позвали нашего детского доктора, моего старого товарища по университету. Он обнаружил ревматические узлы на спинных мышцах и прописал массаж. Я, естественно, не возражал, поскольку болезнь была обнаружена, и Мария начала ежедневно ходить на массаж. Так как я был очень занят своей работой и мало сведущ в такого рода делах, я не обращал никакого внимания на ход лечения, но все же отметил про себя, что болезнь, видно, не очень серьезная, потому что Мария была все время на ногах, ходила в театр и в гости, не зная усталости.

Как-то вечером за столом одна гостья стала жаловаться на то, что так мало женщин-врачей, потому что дамам очень неприятно раздеваться в присутствии мужчин.

– Ведь правда же неприятно? – обратилась она к Марии, чтобы получить подтверждение.

– О, врачи не в счет!

Но я вдруг понял, что таилось за ее сеансами массажа, а когда я увидел, как гримаса жестокого сладострастия, которую я помнил еще со старых времен, вдруг исказила лицо Марии, страшное подозрение сжало мне сердце.

Конечно, она раздевалась в присутствии мужчины, причем мужчины, лишенного всяких предрассудков и известного своим распущенным нравом. Не предупредив об этом меня. Оставшись с ней с глазу на глаз, я стал расспрашивать, как все это происходило. Она объяснила, не задумываясь, что остается в юбке, а рубашку опускает так, что спина обнажается.

– И тебе не стыдно?

– А с чего это мне должно быть стыдно?

– Но ведь даже при мне ты стесняешься раздеться!…

Два дня спустя врач пришел к нам, потому что заболела дочка. Сидя в своей комнате, я услышал их более чем странный разговор, смех и какие-то шуточки. Вслед за тем моя дверь распахнулась, и они оба вошли, глядя на меня с насмешливыми улыбками.

Весь во власти мрачных мыслей, я с трудом включился в разговор, который вертится вокруг больных женщин.

– Ты в этом знаешь толк, старина! – воскликнул, обращаясь ко мне, врач. – Женские болезни… все понятно, не правда ли?

Тут я поймал на себе злобный взгляд Марии, в нем было столько ненависти, что у меня мурашки пошли по спине. Как только врач ушел, она обрушилась на меня с руганью.

– Проститутка! – бросил я ей в лицо, не сумев совладать с собою.

Слово это вырвалось у меня помимо воли, как выражение бессознательного недоверия. Но рикошетом это оскорбление пронзило и мое сердце, а когда я увидел своих детей, то со слезами на глазах упал на колени и принялся умолять Марию о прощении.

Она же разыграла оскорбленную невинность, и я успокаивал ее не менее двух часов.

Чтобы хоть чем-то искупить свой безобразный выпад и чувствуя, что ее ненависть ко мне все возрастает, я решил отправить ее на несколько недель в Финляндию, в театр, чтобы она поиграла на сцене, получила удовольствие и немного передохнула.

С этой целью я вступил в переговоры с директором театра и, получив его согласие, собрал необходимые деньги.

Наконец она уезжает, публика встречает ее с воодушевлением, как соотечественницу, она играет в спектаклях, ей дарят венки.

Оставшись один с детьми в деревне, я вдруг тяжело заболел и, думая, что нахожусь при смерти, вызвал ее телеграммой, не срывая этим, однако, ее гастролей, поскольку они к тому времени уже закончились.

К моменту ее возвращения я уже поправился, был на ногах, и тогда она обвинила меня в том, что я нарочно вырвал ее из объятий родных ложной телеграммой, лишив вполне невинных развлечений.

После поездки в Финляндию в ее непостижимой натуре произошел какой-то новый сдвиг, и у меня начинают возникать новые тревоги.

При первых же объятиях она, резко изменив своим привычкам, отдается мне безраздумно, и в тот миг, когда я из обычной опаски хочу прервать нашу близость, она с горячей настойчивостью удерживает меня, прошептав: