Небо сингулярности - Стросс Чарлз. Страница 36

– Тогда, наверное, это наша капсула и есть. Менгер, есть там сопровождающие объекты? Какие-нибудь вообще?

– Никак нет! Внутренняя часть системы чиста, как грифельная доска. Это даже неестественно, если меня спросить. Этот объект, и кроме – ничего.

Кокесов снова встал и подошел к посту наблюдения.

– Как-нибудь придется вас научить строить фразы, Менгер, – сказал он устало.

– Так точно! Виноват, господин лейтенант.

В рубке на десять минут наступило молчание, прерываемое лишь скрипом стила Менгера, вводящего данные, и цокотом клавиш под опытными пальцами. Потом тихий присвист.

– Что там?

– Есть подтверждение. Разрешите доложить, господин лейтенант, вам стоит посмотреть.

– Давайте тогда на главный экран.

– Есть! – Менгер пощелкал кнопками, покрутил рукоятки, еще что-то написал. Главный экран, ранее наведенный на красный глаз, расплылся морем розовых потеков. В середину их выползла желтая точка, в углу треугольником обозначилось положение корабля. – Это неотфильтрованная лидарная карта того, что перед нами. Извините, что так неясно, но масштаб крупный – вся система в одном квадранте, и недели нужны были, чтобы построить вот этот набор данных. В общем, вот что будет, если я включу орбитальный фильтр на плоскости эклиптики. – Он нажал кнопку. Через кашу розового пролегла зеленая линия, повернулась, как часовая стрелка, и исчезла.

– Я думал, вы что-то нашли, – слегка раздраженно сказал Кокесов.

– Так точно. Одну минуту. Здесь, как видите, ничего нет. Но я перезапустил фильтр для наклонных круговых орбит. – У края тумана появился зеленый диск и чуть наклонился. Что-то замигало фиолетовым, ближе к центру, и снова исчезло. – Вот оно. Что-то очень мелкое, орбита почти под девяносто градусов к эклиптике. Вот почему мы эту штуку так долго не замечали.

– Ага. – Кокесов какое-то время разглядывал экран, наполняясь теплым чувством удовлетворения. – Связь, дайте мне капитана. Да, я знаю, что он на «Полководце». Тут у меня есть сведения, которыми начальство может заинтересоваться…

* * *

Прокуратор Василий Мюллер остановился перед дверью каюты и набрал в грудь воздуху. Постучал раз, другой. Не получив ответа, попытался повернуть ручку – та не поддавалась. Он выдохнул, вытащил из правого рукава петлю из жесткой проволоки и сунул в щель для таблички. Как на тренировке: вспышка света, и ручка поддалась. Василий инстинктивно напрягся – последствия того же обучения (которое было нацелено на розыск и задержание, действия в ночном тумане сырого каменного города, где единственные постоянные факторы – страх и вражда).

Каюта была аккуратно прибрана. Не вылизана до блеска, как у нормального космонавта, но все же достаточно. Ее хозяин, дитя привычки, ушел обедать и еще как минимум минут пятнадцать не вернется. Василий огляделся, запоминая. Очевидных признаков, типа волос или тонких проволочек на дверном косяке, не было. Он вошел и затворил за собой дверь.

Вещей у Мартина Спрингфилда было немного: это понятно, его привлекли в последнюю минуту. Но того, что было, оказалось почти достаточно, чтобы Василий позавидовал: его присутствие на корабле было еще менее запланированным, и у него была куча времени, чтобы горько пожалеть о непонимании сократического предупреждения Гражданина («Что ты забыл?» – был задан вопрос человеку, осматривающему готовый к отлету корабль). И все же у него была работа, которую надо делать, и достаточно профессионализма, чтобы сделать ее как следует. Все возможности исчерпались достаточно быстро, и единственное, что привлекло внимание прокуратора, был потрепанный серый футляр ЛП в ящичке стола под рабочей станцией каюты.

Василий осторожно перевернул прибор, выискивая стыки и лючки. ЛП был похож на книжку в твердом переплете; микрокапсулы, встроенные в каждую страницу, меняли цвет в зависимости от того, что на страницу было загружено. Но ни одна книга не умеет реагировать на голос своего хозяина или восстанавливать равновесие ядра корабельного двигателя. Вот корешок… Василий надавил, и после легкого сопротивления тот поднялся вверх, открывая отделение с нишами. Одна из них была занята.

«Нестандартное устройство расширения», – понял Василий.

Не думая, нажал на детальку. Она выщелкнулась, и он спрятал ее в карман. Если это что-то безобидное, то еще будет время вернуть ее на место. Присутствие Спрингфилда на корабле было для него как напильником по нервам: этот человек не мог не замышлять какую-то пакость! На флоте полно своих хороших инженеров, зачем понадобился иностранец? После событий последних двух недель Василий даже мысли не допускал, что тут что-то менее серьезное, чем диверсия. Любой сотрудник тайной службы знает: совпадений не бывает; у государства слишком много врагов.

Задерживаться в каюте инженера он не стал, но остановился, чтобы оставить невинную бусину под нижней койкой. Через день из нее поползет паутина рецепторов – редкое и дорогое средство, которое Василию было доверено.

Замок двери щелкнул за его спиной. Беспамятный, он не сообщит хозяину о посещении.

У себя в каюте Василий заперся и сел на койку. Расстегнул воротник и полез в нагрудный карман за изъятым устройством. Покатал его в пальцах, рассматривая. Это могло быть что угодно, вообще что угодно. Потом вытащил из ящичка своих инструментов небольшой, но мощный прибор – запрещенный всем гражданам Республики, кроме тех, у кого был приказ Императора спасать государство от него самого – и проверил устройство на активность. Ничего очевидного не заметил: устройство не излучало, не пахло взрывчаткой или биоактивными смесями, имело стандартный интерфейс.

– Интересная задачка: неизвестный модуль расширения в багаже инженера. Что бы это могло быть? – произнес он вслух. Потом воткнул модуль в собственный интерфейс и запустил диагностику. Через минуту он только тихо ругался себе под нос. Модуль был полностью рандомизирован. Уничтоженная улика недозволенных действий – в этом Василий не сомневался. Но каких именно?

* * *

Буря Рубинштейн сидел в герцогском дворце, реквизированным теперь под штаб Совета экстропии и киборгов, прихлебывал чай и распевал прокламации со свинцовым сердцем.

За толстой дубовой дверью его кабинета терпеливо ожидал взвод «диких гусей» – темные глаза и зловещие клювы стволов готовы были встретить незваных гостей. Полурасплавленный телефон, с которого началась революция, лежал, неиспользуемый, на столе, а стопка исписанных листов возле левого локтя росла, а стопка справа убывала. Не та работа, которой Рубинштейн радовался, скорее наоборот, но он считал ее необходимой. Солдат, обвиненный в изнасиловании и грабеже, которого следовало наказать. Учитель, который обозвал исторический процесс Демократического Трансгуманизма пищей для технофилов и подстрекал своих юных питомцев распевать императорский гимн. Мусор, сплошь мусор, а революции некогда просеивать его, чтобы отделить крупинки золота, реабилитируя и перевоспитывая падших: месяц прошел с прибытия Фестиваля, и вскоре огромные стальные корабли Императора нависнут над головой.

Будь все так, как хотел бы Буря, войска Императора не нашли бы себе помощников в подавлении гражданского населения, которое сейчас было полностью поглощено процессом полномасштабной экономической сингулярности. Сингулярность – острие исторического клина, и возле этого острия скорость перемен растет экспоненциально, быстро устремляясь к бесконечности, а это страшно. Появление Фестиваля на орбите вокруг доиндустриальной колониальной планеты принесло экономическую сингулярность: материальные товары оказались просто рисунками атомов, бесконечно повторяемыми машинами, которым не нужно было вмешательство человека или обслуживание. Жесткий взлет сингулярности корежил общественные системы, экономические уклады и образы мышления, как артиллерийский налет. И только заранее вооруженные – подполье диссидентов-экстропистов, суровые мужики вроде Бури Рубинштейна – готовы были продавливать собственные идеи в растекающуюся ткань общества, неожиданно оказавшуюся слишком близко к факелу прогресса.