Ангел боли - Стэблфорд Брайан Майкл. Страница 45

Кто-то послабее мог бы заключить, что Демиурги были так могущественны, а люди так слабы, что невозможно продумать какой-то разумный план действий перед лицом Акта Творения, но Таллентайр и Лидиард были о себе лучшего мнения. Однажды им уже удалось вмешаться в дела жестоких ангелов, и они остались убеждены в собственной важности и необходимости, несмотря на то, что на двоих не приходилось ни крохи магической силы.

Таллентайр с удовольствием полагал вслед за Альфонсо Мудрым Кастильским, что, присутствуй он при Сотворении мира, то смог бы дать Богу пару неплохих советов. И если с Творением что-то не так, то, каким бы незначительным ни был эффект, ему доставало честолюбия искать такой встречи. Харкендер не мог винить его в этом, учитывая, что его собственное затянувшееся существование, с его точки зрения и точки зрения его хозяина и покровителя, играло ту же самую роль. Не только тщеславие позволяло Лидиарду и Таллентайру рассчитывать, что в один прекрасный день они станут советчиками ангелов, и не тщеславие подсказывало Харкендеру, что он должен прислушаться к любому выдвинутому ими предложению, чтобы передать его Зиофелону.

Так что Таллентайр и Лидиард продолжали — несколько бессвязно, но весьма серьезно — играть в догадки, что бы могли сделать ангелы, наблюдающие за землей, и что должны сделать сведущие люди. Корделия не всегда присутствовала при этих разговорах, но ей всегда рассказывали об их итогах.

Харкендеру было легко отслеживать ход игры и добавлять к этим выводам собственные предположения на благо Зиофелона. Это был довольно странный и занятный способ определять судьбу мира — если, конечно, именно в этом заключалась задача.

Задолго до того, как он начал черпать вдохновение во взглядах Таллентайра и Стерлинга, он сформулировал собственное мнение насчет интересов и предполагаемых будущих действиях пробуждающихся ангелов. Его источники информации, конечно, несколько отличались. Он не больше, чем они, доверял написанному в «Истинной истории» Глиняного Человека, но как попытку понять и аллегорически изобразить истинную природу мира он ценил её гораздо больше, чем Таллентайр. Кроме того, на его счету был собственный опыт пророческого озарения — первые заигрывания с Дорогой Боли, которые связали его с Зиофелоном.

Харкендер понимал, что Зиофелон, возможно, никогда не заговорит с ним напрямую о сущности своей природы, материи, силы и намерениях. Он старался расстраиваться из-за этого не так сильно, как Лидиард из-за издевательской маскировки его хозяина под египетскую богиню Баст. Как бы тщательно он ни пытался принять рациональность такой таинственности, он с трудом удерживался, чтобы не согласиться с Лидиардом, который считал, что ангелы так же неуверенны и боязливы, как люди. В конце концов, было вполне возможно, что Зиофелон действительно до конца не понимал, к чему привели перемены, связанные с прогрессом вселенной.

Возможно, предполагал Лидиард, природа падших ангелов оставалась такой же тайной для них самих, как для людей — природа человека. Возможно, они также были подвержены кошмарам и снам, которыми не могли управлять и значение которых было им непонятно. Возможно, они так же рассуждали о своей природе, как Декарт рассуждал о своей, и обнаружили, что не могут до конца разобраться в том, кто они такие.

Таллентайр, как следовало предположить, находил эту идею привлекательной.

«Наука, — сказал однажды Таллентайр, — это карта материального мира, которая может быть отчасти несовершенна, отчасти неисправима, но, в любом случае, она очерчивает для нас формы земли и мира и направление их истории. Несмотря на все свои погрешности, это очень полезная карта. Но когда мы смотрим на самих себя глазами картографа, нам трудно что-то изобразить. К несчастью, декартовский образ интеллектуального духа внутри телесного механизма непоследователен, но нам нечего поставить на его место. Мы обладаем самосознанием, но не имеем четкого представления о том, что является сознанием и одновременно его объектом.

Возможно, существа, которых мы называем богами или ангелами, несмотря на все их волшебные силы, немногим лучше нас в данном отношении. Возможно, они даже находятся в худшем положении по сравнению с нами, так как у них нет собственных тел, потому они полностью являются духом, но не механизмом. Возможно, поэтому они так смущены произошедшими в мире вещей переменами, так как неизвестно, какие опасности и преимущества может предлагать материя, которую они смогут теперь населить. В таком случае они могут оказаться в тесной зависимости от своих человеческих посредников и существ вроде Сфинкс, так как может оказаться, что только несовершенные чувства таких материальных существ способны на создание описаний — научной карты — действительности».

Харкендер находил такие рассуждения не слишком занимательными, они отражали мысли, которые он сам не раз обдумывал, и потому были недостаточно оригинальными, чтобы относиться к ним с излишним почтением.

В самом начале, когда он впервые приступил к магической практике, он также воспринимал богов и ангелов в рамках картезианской философии — как огромные сущности ментальной природы, которые не ограничены телами, как люди, но свободны перемещаться по собственной воле, свободны творить материальные структуры, чтобы населять их или поселяться в любое уже существующее материальное создание. Так же, как Лидиард и Таллентайр, он знал, что надо приложить некоторое усилие, чтобы осознать факт существования нематериальных существ, и все же был способен на это усилие. Также как они, он не мог найти лучшего способа представить их себе. Но вскоре он отложил эти логические упражнения в сторону, чтобы сосредоточиться на иных материях. Лидиард и Таллентайр отходили от этих рассуждений неохотно и поэтому продолжали погружаться в неразрешимые загадки. Обсуждение событий, в которые были вовлечены ангелы, становилось, таким образом, весьма абстрактным, и Харкендер считал, что всегда гораздо увереннее распоряжался информацией, чем когда-нибудь смогут эти двое.

Харкендер никогда не верил всерьез, что эти могущественные картезианские создания образуют огромные армии под предводительством враждебных военачальников, как это старалась изобразить церковь, но он всегда был уверен, что они вовлечены в некое подобие вечной битвы друг против друга, и что мир духов в целом находится в неком хаосе. В духе дарвинистских представлений его века он пришел к выводу, что все это есть состояние космической битвы за выживание: борьба всех против всех, где сильнейший выживал за счет рационального хищничества. Это совпадало с описаниями Люсьеном де Терром конца Золотого Века и закономерного перехода к Веку Героев.

Тем не менее, Харкендер понимал, что хотя происходящее довольно точно выражало дарвинистскую идею борьбы за выживание, метафизические колебания не были простым отражением конфликта живых существ. Если сообщениям Люсьена де Терра о Демиургах стоило вообще доверять, ангелов невозможно было воспринимать как различных существ, все они — несмотря на их способности к трансформации — были существами одного рода. Борьба живых существ была, по существу, борьбой за воспроизводство, каждый вид старался увеличить собственное число за вычетом изъятого другими видами; битва существ душевного пламени была более простым делом личного выживания. Результатом борьбы между живыми существами становилась эволюция формы, которая давала постоянно усложняющиеся способы воспроизводства у потомков; но воображаемые Демиурги Харкендера уже обладали всевозможной изменчивостью формы, если бы они захотели попытаться её использовать. Таким образом, в то время как борьба живых видов приводила к разнообразию и усложнению форм, борьба Демиургов приводила к сокращению их количества и усилению осторожности в использовании ими своих сил.

Лидиард и Таллентайр в ходе своих бессистемных дискуссий приходили к тем же выводам, но Харкендер терял терпение от того, как Таллентайр ограничивал их бесконечными «если» и «но». Ему же вывод казался очевидным.