Ангел боли - Стэблфорд Брайан Майкл. Страница 47

В конечном счете Харкендер начал верить, что Зиофелон находится в том же положении: он не может понять собственную природу, но способен найти ошибки в неверных представлениях.

Не это ли произошло, думал он, когда Таллентайр показал ему мир таким, каким его видят глаза ученых земли? Мог ли Зиофелон неожиданно понять — а создатель Сфинкс понять ещё быстрее, — что он ошибся в определении собственной природы?

Возможно, иногда думал Харкендер, власть Творцов на самом деле уменьшалась по мере того, как видимый мир расширялся. Возможно, теперь Зиофелон, который раньше мог завладеть всем, что пожелает — кроме того, чем владели его враги! — теперь мог получить лишь крохотную часть всего. И даже если это так, и если его мечты о божественной власти были на самом деле беспочвенны, то земля, возможно, все ещё могла стать его империей, если бы только удалось свергнуть или использовать его противников!

Даже это, решил Харкендер, было бы достойной победой. Даже это оправдывало жертву его прежней жизни в надежде на будущую награду — так как он никогда, при всем при этом, не забывал о себе.

Харкендер, в любом случае, не был таким гордецом как Таллентайр, который становился необыкновенно многоречивым, рассуждая о своем отказе поклоняться богам, даже если они обладали властью контролировать его, свести с ума или убить. Но он был не лишен амбиций. Он желал быть преданным слугой своему господину именно потому, что надеялся когда-нибудь в какой-то мере разделить божественную власть, которую со временем получит его хозяин.

Вот почему семнадцать лет Харкендер продолжал со всем тщанием пытаться найти способ выиграть войну Зиофелона и, следовательно, также найти способ обеспечить тому защиту от возможного поражения и уничтожения. Вот в чем заключалась проблема, ради решения которой Лидиарду и Харкендеру приходилось упражняться в интеллектуальных играх, для чего за ними следили, ими владели и их пытали — в то время как Таллентайр играл перед ними роль придворного шута.

В то же время Харкендер сам задавался теми же вопросами. Сможет ли он когда-нибудь начать жизнь, которая будет лучше нынешней? Может ли он рассчитывать на что-то большее, чем обычный человек? И если ничто лучше не было возможно или достижимо, может ли он вынести вечное продолжение его несчастного существования? Без сомнения, думал он, Лидиард непрерывно спрашивает себя о том же. Как и они оба, если бы Корделия могла поддержать его и помочь разобрать неразборчивые голоса, бормотавшие и шумевшие в его поврежденных ушах, или оценить их тон. Он не был готов к возвращавшемуся зрению, чьи первые сигналы он принял за феномены сюрреалистичного воображения. Он привык игнорировать хрупкие подтверждения его собственного существования, которые ему пришлось ощутить вместо того, чтобы делить зрение и разум одного из своих наблюдателей, и понятно было, что изменение их качества изменит его восприятие.

Несмотря на это, как только он осознал изменение своего состояния, он смог определить все последствия этого и понять, насколько изменились обстоятельства. Однажды он понял, что свет, который он теперь видит, действительно был светом, и что шёпот, раздававшийся в его ушах, образует слова. И тогда он начал изо всех сил стараться увидеть и услышать.

Он снова научился слышать и из разговоров тех, кто наблюдал за ним, понял, что некоторое время был предметом обсуждения и споров. Он слышал двух врачей, отвечавших за больницу — им ещё не было известно, что слух вернулся к нему, — они обсуждали чудо его неожиданного выздоровления. Один из них собирался обнародовать это событие, чему сопротивлялся другой на том основании, что у некоторых вышестоящих лиц отношение к событию может стать враждебным; точнее, они этому просто не поверят.

— Нам следует быть крайне осторожными из-за того, кем он является, — сказал главный врач. — Он был известен как волшебник, и те, кто достаточно легковерен, чтобы в это поверить, ничего не забыли. Мы с вами знаем, что он не умер только чудом, ведь у него были страшные ожоги. И мы должны радоваться тому, что он лежал тут беспомощно двадцать лет, спрятанный от мира и от тех долгов, которые ему могли предъявить. В наши дни хватает безумцев, которые сочтут это доказательством отсроченного воскрешения, подтверждающего, что он Антихрист, как он сам себя когда-то называл. Если он сам захочет это заявить, пусть заявляет, но мы должны держаться в стороне от всего этого».

Он бы посмеялся над ними, но у него пока не было голоса. Когда голос вернулся, он притворялся смирным, так как знал, что может оказаться нелегко восстановить контроль над собственными делами. Как только он смог, он привлек молодого врача на свою сторону и позаботился о том, чтобы как следует отблагодарить тех, кто кормил и ухаживал за ним столько лет. Он обещал наградить их всех и сдержал свое обещание, как только юристы позволили ему вернуться к владению его собственностью.

Он был рад обнаружить, что стал богаче, чем был до пожара, хотя он не знал, благодарить ли ему за это своих попечителей или Зиофелона.

Восстановление шло медленно, и боль не утихала; она становилась острее по мере того, как обострялись его чувства. Он все равно радовался возможности, когда это удавалось, сбежать в мир видений, успокаивающий его, и он никогда не прекращал бдительно наблюдать за теми, на кого ему указали: Стерлинг, Геката, Лидиард и Таллентайр. И в своих искупительных занятиях он усердно искал объяснение тому, почему Зиофелон решил вернуть ему способность к ощущению и движению.

Он часто молился о подобном исцелении и всегда надеялся, что он окажется настолько необходим своему хозяину Зиофелону, что ангел решит вернуть ему свободу. Он имел возможность воображать, что ему доверят Гекату, когда она начнет осознавать свое истинное могущество вместо того, чтобы неуверенно и неэффективно отвечать своим наиболее примитивным желаниям. Но так как пока ничто не говорило о том, что Геката научилась управлять своей силой, ему приходилось искать другие причины.

Наконец он увидел вероятную возможность того, что причина могла крыться не в калеке, а в Джейсоне Стерлинге, чьи действия, по-видимому, требовали активного вмешательства. Исследования Стерлинга последнее время стали интересовать Харкендера гораздо меньше — отчасти из-за его сближения с Корделией Таллентайр, отчасти потому, что ученый мало продвигался в сторону новых достижений. За те пять лет, что Люк работал у Стерлинга, его простого любопытства вполне хватало, чтобы удовлетворить любопытство Харкендера, но о человеке можно было узнать так много, а средства получения информации Харкендером были столь опосредованными! Прошло семь лет, затем десять, и Харкендер понял, что Стерлинг больше не может добиться какого-либо существенного прогресса.

Ученый не утратил своего алхимического чутья: благодаря его экспериментам с электричеством появлялись все новые и новые особи. Но Стерлинг был не из тех, кого устраивает количество успешных экспериментов, не был он и терпеливым наблюдателем. Они оба понимали, что дополнительные доказательства не приводили его ближе к истинной цели, и он некоторое время отчаянно искал — но безрезультатно — новый способ приблизиться к этой цели.

Харкендер знал ещё до своего выздоровления, что Стерлинга может сдвинуть с мёртвой точки в его поиске лишь намек небольшой ценности, и самое смешное — его может дать даже Люк Кэптхорн, если только догадается. В итоге это знание привело Харкендера к угрюмому и озлобленному наблюдению за работой Стерлинга, которая в основном заводила того в темные безвыходные тупики.

Не раз Харкендер безмолвно выкрикивал отчаянные советы не слышащему его Стерлингу — зная, что он не в состоянии на него воздействовать. Часто он молился Зиофелону, убеждая ангела потратить часть своей богоподобной силы, дав Стерлингу знак.

Когда знак, наконец, явился, Харкендер не мог узнать, явил ли его Зиофелон или следовало благодарить слепой случай, но он с огромным облегчением наблюдал, как разворачивалась цепь событий, и не мог не задуматься о том, не связано ли с ней его собственное восстановление.