Ночь оборотня - Сухомизская Светлана. Страница 7

— Абсолютно ничего! — подтвердил Себастьян. — До воскресенья ты совершенно свободна!

В надежде на помощь я умоляюще посмотрела на Даниеля.

— Слушай, Себастьян, — начал добрая душа Даниель, — а может...

Себастьян не дал ему договорить:

— Кстати, Захарову можно позвонить и завтра, Даниель. Хотя нет... Сделаем так — я сам ему позвоню. Хорошо? А вы с Надей еще успеете сходить в кино — в выходные сеансов много.

— А как же... — попыталась высказаться недоумевающая Надя.

— Идите, идите! — Себастьян словно оглох. — А я пока поработаю. Труд, как известно, облагораживает. Все, друзья мои, простите — расходимся.

Даниель бросил на меня сочувствующий взгляд незаметно для Себастьяна, пожал плечами и спросил:

— Тебя подвезти?

Изо всех сил стараясь не всхлипнуть и не моргнуть — слезы плескались у края ресниц, — я молча затрясла головой. Даниель тихонько вздохнул и укоризненно покосился на Себастьяна. Тот не заметил.

Даниель и Надя ушли кратчайшим путем через балкон, соединявший квартиры Себастьяна и Даниеля. Меня же радушный хозяин жилища, не утруждая себя лишними словами, со своей обычной очаровательной улыбкой проводил до двери.

Надежда услышать просьбу остаться или на худой конец фразу, аналогичную последнему вопросу Даниеля, была убита щелчком замка двери, захлопнувшейся за моей спиной.

Спотыкаясь на каждой ступеньке, я спустилась вниз и, выйдя на улицу, опустилась на низкий край чугунной решетки, ограждавшей газон, — отчасти оттого, что не было сил идти дальше, отчасти оттого, что мертвая надежда вдруг ожила и стала нашептывать мне утешительно: он побежит, побежит за тобой, догонит, вернет, скажет, что не прав...

Слезы пролились и высохли, а Себастьян так и не появился. Светлый летний вечер, весь пронизанный лучами заходящего солнца, словно золотыми нитями, небо, расписанное оранжевым по светло-синему, детский визг и смех и беготня во дворах — все, что обычно так радует сердце, теперь не в силах было вытащить меня из уныния, в которое я погружалась все глубже и глубже.

Проводив печальным и завистливым взглядом деловито прошмыгнувшую мимо трехцветную кошку, явно отправлявшуюся на любовное свидание, я встала с решетки, потирая отсиженные места (точнее, место было одно — именно то, на котором обычно сидят), и, еле волоча ноги, побрела в сторону метро.

Может быть, мне стало бы немного легче, если бы я могла понять смысл происходящего. Но, как ни мучилась я, как ни ломала голову, и так уже не слишком исправно функционирующую от всех сегодняшних огорчений, внятных объяснений поведению Себастьяна не находилось.

Вернее, было одно. Оно летало вокруг меня назойливой мухой, а я изо всех сил от него отмахивалась. Но муха была из числа тех мерзких тварей — здоровенных, громко жужжащих, отвратительно зеленых, отделаться от которых было не так-то просто. Я снова, как наяву, увидела шоколадные глаза Себастьяна — невыносимо прекрасные и такие же равнодушные, — и сердце тупо заныло, словно я дотронулась пальцем до старого синяка. Волшебное кольцо с тремя китайскими иероглифами на отполированном кусочке нефрита тускло мигало на правом безымянном пальце, очевидно, выражая мне этим свои соболезнования. Пора признать очевидное — он просто не любит меня и никогда не любил, чего бы я там себе ни воображала.

Громко хлюпая носом, я вползла в непривычно прибранную и ухоженную квартиру. Как только дверь за мной закрылась, туфли, кувыркаясь, разлетелись в разные стороны, рюкзак рухнул на пол у двери, а хлюпанье перешло в рыдание.

Доплыв в потоках слез до своей комнаты, я упала на диван, уткнулась в него носом и, расписав во всех красках доброжелательно слушавшей мебели тяготы своей жизни, незаметно уснула.

Проснулась я, когда за окном уже стемнело, голодная и оттого, наверное, очень злая.

— Хватит с меня! — рычала я, с остервенением шуруя по полкам и шкафам в поисках пропитания. — Сколько можно все это терпеть! Да и вообще, это просто глупо: сходить с ума по ангелу, когда вокруг полным-полно людей. И очень даже неплохих!

Результатов поиски не дали. Вернее, дали, но совсем не те, что хотелось. Кроме скудного количества бакалеи (одинокого пакетика быстрорастворимой каши с кленовым сиропом, горсточки риса, полпачки макарон предпенсионного возраста и пакета фасоли, завалявшегося в доме со времен тотального дефицита эпохи загнивания социализма), масла и невероятного количества соусов в бутылках и банках, в доме не было ничего съестного. Нельзя сказать, что я этому удивилась, потому что как раз сегодня собиралась после уборки отправиться в магазин и закупить продовольствие на неделю. Но и бодрости мне это отнюдь не прибавило.

Когда электрический чайник зашумел, заклокотал и, отключаясь, громко щелкнул кнопкой, я высыпала кашу из пакетика в чашку, залила ее кипятком, помешала и с интересом принюхалась, поскольку о существовании кленового сиропа знала только из американских фильмов и представления о нем имела самые смутные.

В следующее мгновение я уронила ложку и оторопело вытаращила глаза.

Судя по названию, кленовый сироп должен добываться откуда-то из клена. Но, судя по острому резкому запаху, который издавала каша, главным ингредиентом сиропа были лесные клопы.

Каша на лесных клопах была последней каплей, вернее чашкой, переполнившей ту емкость, в которой помещалось мое терпение. Я села на табуретку и тихо, но твердо произнесла:

— Нет, так больше продолжаться не может.

И словно в подтверждение сказанному грянул звонок телефона.

Мгновенно забыв про кашу и прочие неурядицы, я ринулась к призывающему меня аппарату с торжествующей мыслью: «Он передумал!» Но он не передумал. Это вообще был не он.

— Скажи, ты хочешь, чтобы я умерла? — без всяких предисловий спросил женский голос.

Глава 7

ЛУЧШЕЕ ЛЕКАРСТВО

Он проснулся в сумерках от разъедающей рот горечи и странного запаха.

Запах шел от темного пятна, расползающегося по обивке дивана. Зажженная сигарета выпала изо рта, пока он спал. Он испытал сожаление — легкое, но вполне ощутимое и относящееся совсем не к испорченному дивану. Если бы он не проснулся сейчас, вполне может быть, что ему никогда больше не пришлось бы уже просыпаться. Конец всем мучениям. Лучшая терапия.

Он тихонько засмеялся, и звук смеха показался ему таким жутким, словно кто-то тихонько подкрадывался к нему в полумраке по скрипучему паркету. Перестав смеяться, он привстал и целую вечность пристально вглядывался в самый темный угол комнаты. Но никого не было — ни в углу, ни в других комнатах, и он прекрасно знал это.

Он понимал, что во всем виновата его болезнь. Пора назвать вещи своими именами: он болен, его лечат. Ему показалось, что уже вылечили, но нет. Еще нет. А может, его не вылечат никогда. Какое страшное слово.

Лучше бы он не просыпался сейчас. Лучше для него самого и для всех остальных.

Взять хотя бы журналюг. Как бы они оживились! Новый интересный материал. Броские названия. Что-нибудь вроде «Гори, гори, моя звезда!». Можно, провожая в последний путь, вспомнить дела давно минувших дней, достать из комодов грязное белье и еще раз хорошенько потрясти им — напоследок. Конечно, не так, как раньше — с воем и улюлюканьем. Нет, теперь все будет тонко, аккуратно и даже с некоторым оттенком соболезнования. На радость всем, кто забыл об этих гнусностях, и тем, кто до сих Пор помнит.

Только Женя уже не сможет порадоваться. Увы! Женя лежит на анатомическом столе, окруженная густыми парами формалина. Вернее, не Женя, а то, что когда-то ею было. Он, кстати, вполне мог бы составить ей компанию.

Ну уж, дудки! Он резко сел. Он не собирается никому доставлять удовольствие своей смертью — ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие четверть века. Пусть умирают другие, если им это нравится. А он — он будет жить.

Назло всем.

Пятно продолжало увеличиваться. Он пошарил рукой по полу и, найдя кружку, выплеснул на обивку остатки кофе.