Нет повести печальнее на свете... - Шах Георгий Хосроевич. Страница 33

– Тебе, разумеется, хочется пофлиртовать с этой сонной уродиной Монтекки, – сказала она язвительно. – И потом, что толку взывать к его родителям, они в таком же положении, как и мы.

И опять Капулетти вынужден был признать правоту жены. В чем, в чем, а в здравом смысле ей не отказать.

– В таком случае, – сказал он, – остается одно средство: обратиться в арбитраж и получить официальное решение, запрещающее этот брак.

– Я советовался с юром, – подал голос Тибор, – он утверждает, что дело совсем непростое. Не существует закона, запрещающего браки между представителями разных кланов. Всего лишь обычай.

Капулетти поразился сообразительности сына. Хватка у него явно материнская.

– При чем тут обычай? – заявила Марта. – Надо требовать не запрещения брака, а наказания похитителя. Агр выкрал Улу обманом и увез ее вопреки желанию. Его следует обвинить в изнасиловании. – Пораженная собственной находчивостью, Марта торжествующе посмотрела на мужчин. Она заметила, что Пера передернуло, и поспешила добавить: – Конечно, ничего подобного не случилось, я уверена. Но ради святого дела можно и слукавить раз в жизни.

Капулетти подумал, что подобное наверняка уже случилось и что Марта лукавила в жизни добрую тысячу раз, притом далеко не всегда ради святого долга.

– Мне это не нравится, – осмелился сказать Пер.

– Ты же грозился отдать за Улу всю свою кровь.

– Это разные вещи.

– Ну, хорошо, все вы хотите быть чистенькими, так я возьму грех на себя. Бог мне простит, – она перекрестилась, – он понимает материнское сердце.

– Простите, синьора, вы знаете, как я привязан к зашей семье, но честь не позволяет мне участвовать в таком деле. – Сделав это заявление, Пер почувствовал, как возвышается в собственных глазах. Эх, если б Ула могла сейчас его слышать!

– И мне тоже, мать, – неожиданно присоединился к другу Тибор.

Капулетти тоже хотел сослаться на честь, но Марта метнула в него предупредительный взгляд такой силы, что он стушевался.

– Пусть мальчики останутся в стороне, – сказала она примирительно. – Для изобличения преступника в арбитраже достаточно и прислуги.

На том семейный совет закончился, и через полчаса Капулетти с большой неохотой передал по телекому продиктованную женой жалобу, обвиняющую Рома Монтекки, сына олдермена местной общины агров, в насильственном похищении Улы Капулетти, дочери профессора Веронского университета. Если бы обвинение было доказано, виновнику грозила пожизненная каторга. В последний момент Марта отказалась от формулы «изнасилование», вынужденная признать, что Ула останется тогда опозоренной на всю жизнь. Так Ром, сам того не ведая, избавился от угрозы умереть на электрическом стуле.

В тот же день в соответствии с установленной процедурой собралась согласительная комиссия в составе полномочных представителей двух кланов – по пять человек с каждой стороны. В специально приспособленном для подобных заседаний зале дворца Правосудия заняли места друг против друга олдермены общин матов и агров. В центре справа возвышалось кресло арбитра, функции которого исполнял лидер местных юров, а слева – трибуна для свидетелей. На двух раздельных скамьях размещались истцы и ответчики. Журналисты привели в состояние боевой готовности свои автописцы.

Арбитр начал с традиционной формулы, рекомендующей спорящим общинам искать согласия, отвечающего принципам профессионального кланизма, интересам общественного порядка и спокойствия. Он привел к присяге свидетелей, потребовав от них говорить правду, только правду, ничего, кроме правды, и предупредив об ответственности за дачу ложных показаний. Затем слово для зачтения жалобы было предоставлено помощнику арбитра – квестору. [2]

– Имеет ли истец что-нибудь добавить к своей жалобе? – спросил арбитр.

Капулетти взглянул на сидевшую рядом Марту, которая отрицательно качнула головой.

– Нет, ваша честь.

– Тогда слово ответчику.

Монтекки медленно поднялся с места. Анны с ним не было: она не пожелала присутствовать на процессе.

– Что я могу сказать… Вся эта затея мне не нравится.

В зале раздались смешки. Олдермен обвел публику суровым взглядом.

– Зря смеетесь. Решается ведь судьба моего сына. Он не насильник. Они с синьоритой Капулетти любят друг друга.

– Это к делу не относится! – выкрикнула Марта. – Мы обвиняем вашего отпрыска в том, что он похитил нашу дочь.

– Как не относится? – удивился Монтекки. – Если они решили пожениться, так при чем здесь похищение? Ула уехала с Ромом по доброй воле.

– Вам это доподлинно известно? – спросил арбитр.

– Я знаю своего сына, – сказал Монтекки, – он просто не способен насильничать, понимаете? Раз они уехали, значит, оба того захотели.

– Видите, – опять вмешалась Марта, – ответчик уходит от вопроса.

– Так ведь вопрос-то какой, на него вправе ответить только ваша дочь, синьора. А вы сами готовы поручиться, что она не любит Рома?

– Мата не может любить агра, – быстро нашлась сообразительная Марта.

– Вот и вы крутите. Все мы говорим: «не должны», «не могут», а они взяли да полюбили. Что ж теперь делать, не поверить? Как тот посетитель зоопарка, который, увидев жирафа, сказал: «Не может быть!»

– Не приплетайте сюда жирафа, – сказала Марта в раздражении, – вам анекдотами не отделаться… Я требую, – обратилась она к арбитру, – чтобы мне вернули мою дочь и наказали насильника!

– Убедительно прошу вас, синьора, не нарушать установленных правил. Здесь не суд, следствие ведется не формально, допускается прямой разговор, но не перебранка же! Наша цель – достичь согласия, а не окончательно разругаться.

Негодующая синьора вынуждена была сдержать свой темперамент. Впрочем, она отыгралась на муже, высказав ему на ухо все, что о нем думает. Это легко угадывалось по лицу Капулетти, которое побагровело.

– У вас все? – спросил арбитр у Монтекки.

– Если позволите, ваша честь, я бы добавил несколько слов. Хочу, чтобы ни у кого не было сомнений насчет моего отношения ко всей этой истории. Я защищаю сына от зряшных обвинений, но не оправдываю его. Когда он признался, что влюбился в девушку из другого клана, для меня это было большим ударом – все равно что известие о засухе или потопе. Ведь он, как ни поворачивай, изменил своим, аграм. А его с детства в семье учили превыше всего хранить верность своему клану.