Жанна д'Арк - Твен Марк. Страница 34

То же самое было и с рассказами об аудиенции у короля. Сначала о нашем шествии возвещали четыре серебряные фанфары, затем — тридцать шесть и, наконец — девяносто шесть. К этому времени количество литавр и барабанов возросло так, что зал, в котором происходила аудиенция, пришлось расширить с пятисот футов до девятисот, иначе они бы не вместились. В такой же степени увеличивалось и количество людей.

В первые два вечера Паладин ограничился тем, что с чудовищными преувеличениями описал главные драматические моменты приема, в третий вечер его рассказ сопровождался наглядными иллюстрациями. Для этого Паладин усадил цирюльника в кресло, стоявшее на помосте, предложив ему изображать мнимого короля; затем рассказал, как весь двор с огромным интересом и еле сдерживаемой насмешкой наблюдал за поведением Жанны, ожидая, что она легко попадется в расставленную ловушку и, под дружный хохот присутствующих, растеряется и опозорит себя. Эту сцену он разыграл так, что довел публику до состояния лихорадочного возбуждения, после чего приступил к исполнению лучшего номера своей программы. Обратившись к цирюльнику, он сказал:

— Но вы заметьте, что она сделала. Она пристально, посмотрела в лицо этому самозванному негодяю, вроде как я сейчас смотрю на вас, точно с такой же, как у меня, простой, но величественной осанкой. Затем она повернулась в мою сторону — вот так! — протянула руку — вот этак! — и, указывая на меня перстом, произнесла тем твердым, звучным голосом, каким обычно подавала команду войскам: «Убери-ка мне этого обманщика с трона!» Я рванулся вперед — смотрите, смотрите! — схватил его за воротник и поднял, как младенца. — Тут вся публика повскакивала с мест, крича, стуча, хлопая в ладоши, восхищаясь ловкостью и мощью Паладина; никто не смеялся, даже вид невзрачного, самодовольного цирюльника, повисшего над столом как щенок, схваченный за шиворот, не вызывал улыбки. — Потом, — продолжал рассказчик, — я поставил его на ноги — вот так! — и собирался схватить еще крепче, чтобы выбросить в окно, как вдруг вмешалась Жанна, попросила пощадить мерзавца и таким образом спасла его от смерти. Затем она повернулась кругом, обводя публику своими ясными, лучистыми глазами, сквозь которые, как сквозь окна, ее бессмертный ум взирает на мир, осуждая господствующую в нем несправедливость и озаряя его светом правды. И вдруг ее взгляд упал на молодого, скромно одетого человека, в котором она сразу узнала того, кого искала. «Ты — король, — воскликнула она, — а я твоя смиренная служанка!» Все были поражены; все шесть тысяч человек подняли в зале невообразимый шум; от криков и возгласов задрожали стены замка.

В заключение Паладин превосходно изобразил возвращение нашей делегации, преувеличивая до невозможности оказываемые нам почести; он снял с пальца медное кольцо от ручки хлыста, которое, насколько я знаю, дал ему утром конюх в замке, и закончил так:

— Король простился с Жанной весьма милостиво, в соответствии с ее заслугами, и, обратившись ко мне, сказал: «Возьми это кольцо, сын паладинов, и смело приходи ко мне с ним, когда будешь испытывать нужду. И смотри, — добавил он, коснувшись перстом моего лба, — береги эту голову: она еще понадобится Франции, и я предвижу то время, когда в один прекрасный день ее увенчает герцогская корона». Я взял кольцо, преклонил колени и, облобызав руку короля, воскликнул: «Ваше величество, мое призвание — война, моя стихия — опасность и смерть. Когда Франции и престолу потребуется моя помощь… Впрочем, я не хочу хвастать и терпеть не могу хвастунов, пусть лучше за меня говорят мои дела. Только об этом я и прошу». Так кончился сей памятный и счастливый эпизод, столь важный для будущего короны и нации. Возблагодарим же бога! Встаньте и наполните свои кубки! Выпьем за прекрасную Францию и ее короля!

Все осушили кубки до дна, и гром восторженных оваций продолжался не менее двух минут. Герой Паладин, торжествуя, стоял на подмостках и блаженно улыбался.

Когда Жанна открыла королю тайну его душевных терзаний, все его сомнения рассеялись. Он поверил, что она действительно послана богом, и, если бы придворные оставили его в покое, он сразу разрешил бы ей исполнить ее миссию. Но его не оставляли в покое. Де ла Тремуйль и эта хитрая Реймская лисица, этот святоша, прекрасно понимали, с кем имеют дело. Они сказали королю то, что сочли нужным:

— Вы утверждаете, ваше величество, что «голоса» ее устами поведали вам тайну, которую знали только вы да бог. Но откуда вам известно, что сии «голоса» не от сатаны и что она не выражает его волю? Разве сатана, постигнув тайны людей, не использует свои знания для искушения душ человеческих? Сие весьма опасно, и ваше величество поступило бы разумно, не предпринимая никаких действий без тщательного расследования.

Этого было достаточно. Трусливая душа короля содрогнулась от ужаса, и он тотчас же втайне назначил комиссию из епископов для ежедневных посещений и опроса Жанны, пока не выяснится, откуда исходит ее сверхъестественная сила — с небес или из ада.

Родственник короля герцог Алансонский, три года находившийся в плену у англичан, недавно освободился, дав обещание представить значительный выкуп; и когда громкое имя и слава Девы коснулись его ушей — ведь о ней теперь говорили всюду, — он приехал в Шинон, чтобы собственными глазами взглянуть на это чудо. Король послал за Жанной и представил ее герцогу. Она приветствовала герцога со своей обычной простотой:

— Добро пожаловать. Чем больше благородной французской крови присоединится к нашему делу, тем лучше для дела и для нас.

Герцог и Жанна обменялись мнениями, и их свидание завершилось тем, чего и следовало ожидать, — герцог стал ее другом и сторонником.

На следующий день Жанна присутствовала на королевской мессе, по окончании которой обедала вместе с королем и герцогом. Король научился ценить ее общество, и это вполне понятно: подобно многим королям, он не находил ничего привлекательного в обществе своих подданных, слушая их осторожные, бесцветные речи, обильно разбавленные лестью и славословием. Их болтовня, как правило, раздражала и утомляла короля. Но беседы с Жанной были особенными, полными свежести, новизны, искренности, благородства, прямоты, лишенными заискивания, робкой настороженности и скованности. Она всегда говорила то, что думала, говорила просто и откровенно. Можно смело утверждать, что для короля беседы с Жанной были словно ключевая вода для запекшихся уст путника, привыкшего, блуждая в бескрайних равнинах, утолять жажду водой из пересыхающих луж.