Жанна д'Арк - Твен Марк. Страница 32

— Хорошо, я дам тебе знамение, и ты не будешь больше сомневаться. В твоем сердце кроется мучительная тревога [22] , которую ты никому не высказываешь, — тревога, подрывающая твое мужество и внушающая тебе желание все бросить и бежать из своих владений. В это краткое мгновение ты в глубине души своей молишь всевышнего, чтобы он разрешил твои сомнения, пусть даже скорбным известием, что у тебя нет законного права на королевский престол.

Слова Жанны поразили короля; она точно определила состояние его души. Его молитвы, его терзания были тайной для всех, кроме бога. Король воскликнул:

— Этого знамения вполне достаточно. Теперь я убежден, что твои «голоса» от бога. Они говорили правду о нашем деле, по если они сообщили еще что-нибудь, поведай мне — и я поверю им.

— Они избавляют тебя от тягостных сомнений, и вот их подлинные слова: «Ты достойный сын короля, отца твоего, и законный наследник престола Франции». Так возвестил господь. Подыми же голову и не сомневайся более, но дай мне войско и разреши мне приступить к делу.

Именно это подтверждение законности его рождения и ободрило короля, вдохнув в него на мгновение мужество, рассеяв сомнения, утвердив в сознании своих королевских прав. Если бы можно было избавить его от дурных и вредных советников, перевешать их всех, он немедленно исполнил бы просьбу Жанны и послал ее на поле брани. Но, к сожалению, эти интриганы были избиты, но не повержены в прах; они могли изобрести еще немало козней.

Мы гордились вниманием, которого удостоилась Жанна при посещении королевской резиденции, — такого внимания редко кто удостаивался даже из высокопоставленных, знатных особ, — но эта гордость была ничем в сравнении с почестями, оказанными ей на прощанье. Торжественная встреча Жанны была обычной церемонией приема высокопоставленных лиц, но почести, оказанные ей во время прощанья, предусматривались этикетом исключительно для лиц королевского происхождения. Сам король провел Жанну за руку по всему залу до дверей, при этом блестящая толпа подымалась и кланялась по пути следования короля, а серебряные трубы издавали протяжные, приятные звуки. Затем король отпустил Жанну с милостивыми словами и, поклонившись, поцеловал ей руку. Всегда и везде, в верхах и в низах, ее провожали лучше, чем встречали.

И еще одна большая почесть была оказана Жанне королем: он отправил нас в замок Кудре под эскортом всей своей гвардии, своих телохранителей, освещавших нам дорогу красным пламенем факелов, молодцов в парадной форме и во всеоружии, хотя крайне немощных телом и, должно быть, ожидавших королевского жалованья с самого детства. Тем временем весть о встрече Жанны с королем разнеслась повсюду. Дорога так была забита толпами людей, желавших увидеть ее, что мы едва смогли пробиться. Говорить же о своих впечатлениях мы не могли, наши голоса тонули, как в бурном море, в реве и восторженных криках, сопровождавших нас до самого замка.

Нам оставалось только терпеть, ждать и надеяться. Мы покорились своей судьбе и переносили невзгоды безропотно, отсчитывая томительно текущие дни и часы в надежде, что когда-нибудь и нам пошлет бог удачу. Единственным исключением был Паладин; только он чувствовал себя счастливым и не скучал. Отчасти это объяснялось удовольствием, которое доставлял ему новый наряд, приобретенный им сразу же по прибытии. Купленный из вторых рук, он все же еще имел приличный вид и напоминал полное снаряжение испанского рыцаря: широкополая шляпа с развевающимися перьями, кружевной воротник и манжеты, короткий камзол из полинявшего бархата и панталоны в обтяжку, короткий плащ, накинутый на плечи, высокие сапоги с раструбами, длинная рапира и прочее, — все это в общей сложности имело весьма живописный вид, вполне соответствующий статной фигуре Паладина. Освободившись от дежурства, он немедленно облекался в свой наряд и, когда проходил мимо, опираясь одной рукой на эфес рапиры, а другой молодцевато покручивая едва пробивающиеся усы, все останавливались и любовались им. И это вполне понятно: его высокая, могучая фигура резко выделялась среди низкорослых французских дворянчиков, затянутых в пошлые французские курточки, считавшиеся весьма модными в то время.

Щеголь Паладин сразу же стал общим любимцем маленькой деревушки, ютившейся под угрюмыми башнями и бастионами замка Кудре; он был признан героем таверны, находившейся внизу при гостинице. Стоило ему раскрыть рот, и вокруг него сразу же собиралась толпа зевак. Простодушные ремесленники и крестьяне слушали его, затаив дыхание: он много путешествовал и видел свет — по крайней мере тот, что находился между Шиноном и Домреми, — они же не надеялись увидеть и столько; он побывал в сражениях и умел великолепно описывать бой, полный драматических эпизодов и потрясающих неожиданностей; вымысла у него хватало с избытком. Словом, Паладин был павлином среди кур, постоянным героем дня и привлекал посетителей, как мед привлекает мух, за что и стал баловнем трактирщика, его жены и дочери, наперебой старавшихся ему угодить.

Большинство людей, обладающих даром красноречия — талант, встречающийся довольно редко, — как правило, имеют один существенный недостаток: рассказывая об одном и том же много раз, они часто повторяются и всегда испытывают страх показаться скучными и не понравиться публике. Но с Паладином дело обстояло иначе, — он обладал особым, утонченным даром красноречия. Слушать его рассказы о сражениях в десятый раз было даже интереснее чем в первый: он никогда не повторялся, а всегда выдумывал новое сражение, еще более эффектное, с большими потерями, разрушениями и бедствиями в стане врагов, со значительным количеством вдов и сирот, с невероятными страданиями местных жителей. А чтобы не перепутать разные сражения, он давал им определенные названия. И когда о каждом из них было подробно рассказано не менее десяти раз, он забывал о них, переходя к новому названию, так как для всех предыдущих просто не хватало места на территории Франции и рассказчик начинал чувствовать, что перехлестывает через край. Но аудитория не очень-то ему позволяла подменять старые сражения, считая их наиболее совершенными и никак не желая их улучшать, поскольку в этом нет никакой надобности. Таким образом, вместо того чтобы сказать ему, как сказали бы другому: «Дай что-нибудь посвежее, мы уже устали от твоих старых, побасенок», все в один голос заявляли: «Расскажи нам еще раз о победе под Болье — повтори это три или четыре раза!» Такому комплименту мог бы позавидовать любой краснобай со дня сотворения мира.