Синдикат «Громовержец» - Тырин Михаил Юрьевич. Страница 2

Гимназистом мог считаться в принципе любой. И пятиклассник, убежавший с уроков, чтобы покурить и послушать побасенки старших. И шестнадцатилетний бездельник, который закончил девятилетку и теперь, весь в недоумении, пытается понять, чем можно заняться еще. И его более старший товарищ, вернувшийся из армии или из тюрьмы и точно так же озадаченно ищущий себе применения.

И даже зрелые мужики – спившиеся работяги, лишенные прав шоферы, разведенные отцы семейств, обозленные пенсионеры, – они тоже были гимназистами, если забредали к заросшим развалинам, чтобы попить, покурить и пообщаться.

В Зарыбинске была лишь одна категория людей, которым не дано было стать гимназистами. Они жили на другом конце города, в районе, который именовался Промзаводом. Их звали и «заводскими», и «мазутниками», и «болтами», и «стахановцами», но только не гимназистами. Хотя на Промзаводе жили точно такие же пятиклассники, балбесы, дембеля, пьянчуги и прочие.

Спустя несколько часов после загадочного громового удара на Гимназии было немноголюдно. Всего трое скрывались за кустами акации, проводя время в ни к чему не обязывающей беседе.

Один из них – Гена Цокотов – был высоким, хотя и сутулым парнем двадцати пяти лет, который нигде не работал, а только торчал по разным компаниям, слушая разговоры. Сам он говорить не то чтобы не умел, а скорее не считал нужным. Он предпочитал только всхрапывать в смешных местах и хмыкать во всех прочих. Впрочем, возможно, это и было его главным достоинством – ведь редко найдется собеседник, готовый слушать что угодно и при этом выразительно реагировать, не перебивая.

Сейчас Гена слушал восьмиклассника Хрящева – по кличке, естественно, Хрящ, – маленького, но очень энергичного, порывистого и сердитого. У него имелась строго овальная (не придерешься) голова и аляповатые веснушки, сползающие по щекам, словно рыжие муравьи.

– ...Я его после школы встречаю, свинчатку на всякий случай в рукав спрятал, – с обидой и горячностью выкладывал Хрящ, – а он смотрит так и говорит: «Зря, Хрящев, стараешься, в девятый класс ты у меня не перейдешь». Потом говорит: «Отца вызову». Я ему: «Отец мой тебя уроет, очкарик, чмо позорное!»

– Хр-р... – усмехался Гена, тупо уставившись перед собой.

– И потом уже в классе мне говорит: «Не сдашь долги по немецкому, будешь со справкой ходить, как дебил». Тут уж я все. Говорю – сам дебил, сука, рожа лошадиная. Уже ребят начал собирать – встретить его вечером и засвинярить, чтоб домой на карачках полз. Не вышло, мать заставила воду из погреба откачивать...

Третьим в компании был Кирилл Парамонов – юноша восемнадцати лет, невозмутимый, задумчивый, с пушистыми пепельно-русыми волосами. Он имел довольно аристократическую внешность и мог сидеть на бревне с таким видом, будто находится в кресле у камина. И окурок мог держать так, словно это сигара. Иногда он, правда, сплевывал через зубы или допускал речевые обороты, от которых аристократичность его несколько меркла.

Кирилл закончил школу, полный курс, затем отучился в автошколе при училище механизаторов и теперь ждал повестки в военкомат.

– Вот я ему и говорю: «Отвали ты от меня со своими «Вас ист дас?», фриц недорезанный», – пыхтел Хрящ, сжимая кулаки перед сердитым лицом. – Чего ему от меня надо вообще? Я ему уже обещал в окно бутылку с бензином засадить...

– Ну и кинь ты его на фиг, – лениво посоветовал Кирилл. – Чего нервничать? Сдался он тебе, этот немецкий...

– Так ведь грозит, что аттестат не дадут! – воскликнул Хрящ, и его лицо задрожало от досады.

– А на фиг тебе аттестат? – равнодушно продолжал Кирилл. – Боишься, без него на лесопилку не возьмут или на завод?

– Хр-р... – присоединился Гена.

– Нет, – Хрящ вздохнул и весь как-то померк. – Без аттестата, со справкой меня только в стройбат заберут. А я в десантуру попасть хотел.

Кирилл искоса взглянул на собеседника и тихо хмыкнул. Малорослому Хрящу десантура не грозила, даже если у него будет два аттестата и пять медалей за хорошее поведение. Дрался на кулаках он, конечно, лихо, это ему в плюс. Но в Зарыбинске драться могли все, дело нехитрое.

– Хм... – прозвучало со стороны Гены. Кто-то торопливо шел через кусты, приближаясь.

Никого, кроме Гены, это, впрочем, не заинтересовало. Ну прется на Гимназию кто-то из местных, кому надоело пялиться дома в телевизор или считать, сколько мух умерло и родилось в квартире за истекшие сутки...

Среди веток мелькнула соломенная голова Пакли. Его угреватое морщинистое лицо несло явные следы того, что Пакля приволок какую-то исключительную новость.

Пакля не состоял формально ни в Гимназии, ни в Промзаводе. Он болтался между двумя противоборствующими районами, как самолетик на бечевке, переносил новости и сплетни и даже выполнял простые дипломатические поручения.

И там, и там ему могли, например, дать закурить или даже налить стакан. А могли и двинуть в зубы – в зависимости от политической ситуации. Пакля безропотно нес крест своей неопределенности и, кажется, был им вполне доволен.

– Сидите? – Пакля таращил глаза и строил гримасы, как шимпанзе. Казалось, что его спутанные соломенные волосы тоже живут своей жизнью, шевелятся, устраиваются поудобнее и ходят друг к другу в гости.

– Сидим, – ответил Кирилл, удостоив пришельца лишь косым взглядом.

– Да вы чо?! – Губы Пакли шевелились, как две пиявки. – Там весь городок уже собрался. А они сидят!

– Чего ты разорался? – с раздражением спросил Хрящ.

– Да там!.. – Пакля сглотнул и замолчал, словно полностью выдохся.

– Ну? Что там? – В глазах Хряща уже блеснуло любопытство. Хотя голос по-прежнему выражал презрение. Паклю даже школьники всерьез не воспринимали, хотя ему сравнялось уже семнадцать лет. Космополитичность в Зарыбинске считалась не столько пороком, сколько чем-то вроде физического недостатка, уродства, инвалидности. Солидные пацаны, курившие папиросы на Гимназии, смотрели на неприкаянного Паклю, как могли бы смотреть основательные лавочники на бродяг и попрошаек.

– Ну, что там? – сердито повторил Хрящ.

– Хм, – добавил Гена, тоже заинтересовавшись.

– Там... там город в развалинах! Урки магазин захватили, универмаг! Орут, стреляют... Машину спалили Самохе-пожарнику, – тут вдруг Пакля замолк, настороженно поглядывая на ребят. Словно испугался, что слишком много наговорил и ему не поверят.

Ребята и в самом деле переглянулись с усмешками. Но усмешки были какими-то растерянными.

– Ты чего городишь? – тихо спросил Кирилл.

– Сходи погляди! – тут же воспрял Пакля, убедившись, что сумел все-таки всех напугать.

Лица у парней стали еще более растерянными. «Сходи погляди» – довольно весомый аргумент. Да и не может быть, чтобы Пакля так бессовестно обманывал Гимназию, зная, что его здесь за это просто изуродуют. Но – стрельба, развалины – и в Зарыбинске?

– От-тана попала... – обронил Хрящ.

Пакля окончательно понял, что сумел озадачить гимназистов. Не упустив момента, он взял из руки Кирилла недокуренную сигарету. Тот не возражал и даже вроде бы не заметил. Стало быть, проняло. Осознал, выходит, серьезность момента. Пакле нравилось вот так неожиданно появляться и с ходу ошарашивать людей всяческими убойными новостями. Хотя это случалось и нечасто, и недокуренные сигареты далеко не всегда становились ему наградой.

– Хм, – произнес Гена и посмотрел на своих.

– Ну пошли, – решил Кирилл.

Никто, естественно, даже словом не выразил благодарность Пакле, примчавшемуся на Гимназию ради одной-единственной новости. Тот и не ждал. Это было в порядке вещей.

Едва оказавшись на центральной улице в районе универмага, парни поняли, что произошло действительно нечто из ряда вон.

И не только потому, что вокруг было полно народа, а в переулках стояли милиционеры. И не потому, что в универмаге была выбита половина стекол.

В первую очередь потому, что возле его крыльца не сидел дед Плюгаев.