Хозяин - Уайт Теренс Хэнбери. Страница 67

Одна из обязанностей Пинки, пока четверка наших героев сидела взаперти, состояла в том, чтобы выводить Шутьку прогуляться на вершину утеса. Когда Пинки в тот вечер явился за ней, он показал им свою грифельную доску, на которой было написано: «Хозяину нужен ключ».

Мистер Фринтон поднялся, выудил из кармана ключ и вручил его негру.

Пинки кивнул, распахнул перед Шутькой дверь, мотнул головой в сторону Никки и вышел за мальчиком наружу. Дверь за собой он запер.

Только-то и всего.

Оставив Никки с Шутькой у двери, Пинки без дальнейших комментариев удалился на кухню, как бы предпочитая ни во что не вникать.

Никки, у которого гулко колотилось сердце, на миг прислонился к стене.

Он вытащил из замочной скважины ключ и, собираясь с духом для дальнейшего, сунул его в карман. Он подумал сам о себе отвлеченно, как если бы этот вопрос задал ему чужой человек, находящийся вне его тела: Мне страшно? Нет, мне интересно. Как странно. Я знаю, что мне следует сделать, и понимаю, что один из сидящих во мне людей может запаниковать, если я ему позволю, — но если я проделаю те шаги, которые определил для себя, этот человек окажется скован или изгнан, или я перестану обращать на него внимание, или все, что он скажет, до меня не дойдет, — что-то в этом роде. Во всяком случае, если я умру, так значит, умру. Судьба. Я взволнован? Нет, возбужден. Я — расторопная самодействующая машина и то, что я должен сделать, следует делать в надлежащем порядке — сначала А, потом Б. Нажимаем на кнопку Б.

Время от времени в голове у него проносились какие-то разрозненные фразы, вроде тех, что видишь на стенах телефонных будок, как будто люди, сидящие у него внутри, пытались привлечь к себе этими фразами внимание друг друга. Одной из них была последняя строчка из любимой песенки его отца, эта выглядела так: «Ходу, парень, смерть — пустяк». К собственному изумлению и раздражению он обнаружил, что уже повторил эту строчку раз пятьдесят и продолжал повторять, вместе с мелодией. Он сделал сознательное усилие, чтобы напевать взамен «Правь, Британия».

Допотопный револьвер мистера Фринтона находился там же, где и всегда, — у него в комнате, в ящике стола. Револьвер был заряжен.

Никки умел обращаться с огнестрельным оружием благодаря наличию в Гонтс-Годстоуне оружейной, в которой имелся, по совпадению, и трофейный револьвер времен первой мировой, в точности такой, как этот. Никки был осведомлен относительно предохранителя, знал, как переломить револьвер, чтобы убедиться в наличии в нем патронов, и теперь проделал это. Но стрелять ему не приходилось ни разу.

Ходу, парень, смерть — пустяк.

Самое верное — заглянуть в покои Хозяина. Он спустился на лифте: черная дверь, каким-то образом излучающая властность, подобно той, что на Даунинг-стрит 10, стояла нараспашку. Рога в прихожей были оттянуты вниз, лаборатория оставлена настежь, ее гул и сверкание в первый раз открылись ему. Внутри никого. Некое сознательное присутствие здесь ощущалось, но людей видно не было. Пусто и в древнем будуаре, или курительной с Бейкер-стрит, фонограф молчит. Спальня мистера Бленкинсопа, обнаружившаяся за одной из дверей, поблескивала заброшенным великолепием лакового алтаря. В уборной и ванной, — Джуди было бы приятно об этом узнать, — имелись настоящие краны с водой. На полке ухмылялись из стакана с дезинфицирующим раствором вставные челюсти мистера Бленкинсопа, запасные. То был главный из символов скелета и только он и остался от мистера Бленкинсопа, более ничего.

Он задержался около двери, за которой явно располагалась спальня Хозяина, страшась дотронуться до ручки. Тронь ее, а она, глядишь, возьмет да и улетит вместе с дверью или дверь, еще того хуже, распахнется, зияя, внутрь, — и полезет оттуда нечто, как из сосуда Пандоры, или выскочит какой-нибудь табакерочный чертик, вот что тогда? Лучше не представлять себе — что. Ходу, парень, смерть — пустяк.

Нет. Правь, Британия.

И спальня оказалась пустой. Обстановка самая скромная, — железная походная койка и чудной разновидности «немой камердинер» из красного дерева. Когда Хозяин был помоложе, в спальнях джентльменов часто можно было увидеть подобные приспособления, походившие на сложное кресло с полочками, вешалками для сюртуков, распорками для обуви и даже подставкой для парика. На одной из полочек лежал крючок для застегивания пуговиц и набор опасных бритв, помеченных днями недели. В комнате еле слышно пахло лавровишневой туалетной водой.

Вниз по истертому лестничному ковру, мимо визитной карточки Чарльза Дарвина, по мощенному плиткой туннелю к лифту.

Вот только Шутьки под ногами мне сейчас не хватало, подумал он. Закрыть ее что ли в одной из комнат? Как-то об этом я не подумал. Да, пожалуй. Нет, не стоит. Какая разница? Я должен действовать автоматически и не запинаться, задумываясь о посторонних вещах. Пусть идет со мной, если хочет.

Он заглянул в машинный зал, по которому, исполняя свою работу, перемещались техники, не ведающие, что он наблюдает за ними.

Пинки месил на кухне тесто. Головы он не поднял.

Сверкающие коридоры, закрытые двери.

Пусто и в жилой половине, — законченный корабль подсыхает в бутылке, распространяя теплый аромат лака.

Вертолет стоял посреди пустого ангара, таинственный и безмолвный, как богомол или фараон, упокоившийся в своей пирамиде.

Когда Никки растворил двери ангара, впуская внутрь последние остатки дня, его едва не отбросило ветром назад.

Он столь долгое время оставался запертым в комнате без окон, наедине с искусственным светом, что позабыл о переменчивости погоды.

Возможно, вибраторы подействовали на атмосферу или нарушили какое-то иное равновесие, ибо над островом свирепствовал ужасающий шторм, в котором молнии ухитрялись соединяться с ураганным ветром. Черное небо, — от какого Шекспир вполне мог ожидать, что оно обрушится на скалы потоками горящей смолы, — заполняли мятежные ветры и грохочущие громы. Волны неслись иззубренными рядами. За ними неслась водяная пыль, срываемая с бурунов, волны влекли ее, похожую на вздыбленное оперенье скопы, полупрозрачное, словно муслин. Радуги играли в пыли. Сами же волны были как дервиши, пляшущие безумный танец семидесяти семи покрывал. Анемометр на вершине утеса размазало в бурое пятно. Напор восьмибалльного ветра притиснул мальчика к камню.