Банда Тэккера - Уолферт Айра. Страница 74

— Один пытался бежать и был задержан, — сказал он.

Судья подробно и долго расспрашивал его, на каком расстоянии от билетов находились руки обвиняемых. Баджли, наконец, сказал:

— Насколько я помню, некоторые прикасались к билетам, а другие держали руки на столе, на расстоянии одного или двух дюймов от билетов.

— А я попрошу вас, — сказал судья, — постараться получше припомнить, кто именно касался билетов, а кто не касался.

— Я могу только сказать, что некоторые касались, а некоторые не касались, а кто именно, я не помню, ваша честь.

Судья нахмурился.

— Вы всегда так подготовляете дела? — спросил он.

— В тот момент меня поблизости не было, — ответил Баджли. — Я был занят с обвиняемым, который пытался бежать, и подошел к столу позже, когда агент сыскной полиции Иган уже приступил к описи вещественных доказательств.

К этому времени помощник прокурора уже смекнул, что тут происходит. В прокуратуре он проработал почти двадцать лет, чуть ли не с того дня, как его допустили к юридической практике. Его тоже беспокоил Холл. Он прекрасно понимал, что если Холлу удастся спихнуть Деккера, то и его положение станет весьма шатким, разве только он проявит себя как человек более или менее самостоятельный, способный работать не только по чужой указке. Однако заходить слишком далеко он тоже не мог. Деккер все-таки пока еще прокурор. И кто знает, может быть, когда кончится его срок, он будет переизбран.

Баджли повернул свои показания так, что теперь только от Игана зависело, дадут ли делу ход или прекратят его. Иган сидел выпрямившись на скамье свидетелей, глядел в одну точку и отвечал на вопросы так громко, что его голос разносился по всему залу. Он отвечал на вопросы, и только. При этом мысль его металась из угла в угол той западни, куда он попал.

В одном углу западни был Фоггарти, в другом Миллетти, в третьем Тэккер, а теперь вот судья наглухо закрывал последний выход. Игану ничего не стоило установить состав преступления, для этого надо было только выбрать пять-шесть человек из арестованных и показать под присягой, что у них в руках были билеты, а у остальных руки лежали на столе. Тогда Фоггарти будет доволен. Но этим он восстановит против себя судью, восстановит против себя Тэккера, а это для него сейчас самое страшное.

Уилок прицепится к нему. Как он сумел запомнить этих людей? Он что, спросил их имена и записал где-нибудь? А почему не записал?

«Не нашел нужным», — слышит он свой ответ.

Охваченный чувством одиночества, он и не заметил, как стал разговаривать сам с собой, слушая в то же время вопросы судьи и отвечая на них.

Разве у него такая уж великолепная память, что ему не было нужды записывать столь существенные факты? А вместе с тем ему почему-то потребовалось на каждом конверте с билетами записать фамилию обвиняемого. Так ли это? Отвечайте! Так это или не так? А если он надписал конверты, то почему не пометил тут же, касались ли руки обвиняемого билетов или только находились в непосредственной близости от них? Почему? Почему? Отвечайте, — почему?

Он представлял себе, как наорет на него Уилок, наорет судья, потому что из-за его показаний судья сам попадет в западню, откуда трудно будет выбираться. Представлял себе, как завтра наорет на него Фоггарти, а несколько позже Миллетти.

«Лучше говорить правду, — сказал себе Иган. — Правда еще никогда никому не вредила. Во всяком случае, никому не вредила так, как ложь». Он силился этому верить, подобно тому, как люди на пороге смерти силятся верить в бога. В отчаянии он ухватился за правду. Это было то нравственное правило, которое ему внушали в детстве. Но изобретено оно было до того, как грабительская погоня за наживой охватила весь мир. Теперь эта старая мораль оказалась так же бесполезна, как адмиралу шпага — годна лишь на то, чтобы пощеголять, чтобы покончить с собой, а на что же еще? Зачем мораль в этом царстве наживы? Разве только затем, чтобы украсить жизнь или уложить человека в гроб. И все же какие-то остатки морали еще удержались в человеке, может быть, потому, что иначе никто бы не вынес такую противоестественную жизнь, где каждый травит каждого, чтобы самому не быть затравленным. Удержалась она и в Игане, и теперь он искал в ней спасения.

В решительный момент Иган твердо заявил, что не помнит, кто из обвиняемых держал в руках билеты и кто их не касался. Заботясь о протоколе, судья долго допрашивал его по этому пункту, но Иган стоял на своем и говорил только правду. Он повернул вспотевшее лицо к судье и сказал:

— Это все, что я могу припомнить, ваша честь.

Судья наклонился вперед.

— Вы представляете на рассмотрение дела, — сказал он гневно, — из которых отнюдь не видно, что вас учили, как надо подготовить материал.

— Ваша честь, — перебил прокурор, чувствуя, что наступил и его черед украсить протокол. — Разрешите указать, что подготовка дел не входит в обязанность свидетелей.

Прокурор сиротливо стоял внизу, а судья глядел на него сверху.

— Насколько я понимаю, — сказал судья, — а если я не прав, вы можете меня поправить, — насколько я понимаю, этот человек — должностное лицо, одно из должностных лиц, производивших арест. Раз на его глазах совершалось преступление, его первейшей обязанностью, насколько я разбираюсь в этом, было собрать надлежащие улики, из которых можно было бы заключить, из которых явствовало бы, что налицо действительно преступление, нарушение законов.

Прокурор попытался его прервать, но судья сказал:

— Подождите, молодой человек, сейчас говорит суд. Мне кажется, что обязанность должностного лица, — я имею в виду, судейского должностного лица, — это собрать улики. Я не вижу здесь никаких доказательств, которые могли бы в подлинном смысле слова быть названы доказательствами. Ни одного ясного непреложного факта, лишь ряд предположений и заключений вместо фактов, ряд необоснованных выводов вместо фактов.

— Разрешите указать, ваша честь, — при этом прокурор обернулся к стенографистке, — и я требую, чтобы это было занесено в протокол, — что агент сыскной полиции Иган, действуя на основе полученных сведений и соответствующего ордера, вошел в здание…

— Все это уже было сказано, — перебил судья.

— Это нужно для протокола.

— В таком случае, не возражаю.

Судья Гаррет сложил руки шалашиком, поднес их к губам и равнодушно уставился на прокурора.

— Повторите мою последнюю фразу, — попросил стенографистку прокурор.

Ухватив нить, он начал говорить негодующим голосом, заставившим стихнуть весь зал:

— …вошел в здание 92—57 по Эджком авеню, квартира 46, и обнаружил в вышеуказанной квартире всех шестнадцать обвиняемых за грудами лотерейных билетов; что это действительно лотерейные билеты, признается и самой защитой, причем у некоторых обвиняемых руки непосредственно соприкасались с билетами и ни у одного не были удалены от упомянутых лотерейных билетов более чем на два дюйма. Это, смею утверждать, ваша честь, по закону квалифицируется как подразумеваемое владение.

Судья Гаррет отнял руки от рта.

— Молодой человек, — сказал он, глубокомысленно устремив глаза в потолок, — судебное разбирательство, как вам известно, есть поиски истины. Судебное следствие — это установление фактов, ясных, прямых и непреложных фактов, которые могут служить путеводной нитью для присяжных и которые могут помочь им решить, где истина и где ложь. Но за сегодняшний вечер мне не довелось услышать в стенах этой судебной камеры ничего такого, что с юридической точки зрения можно назвать фактом.

— Но, ваша честь…

— Прошу молчать! Обращайтесь к суду, когда суд кончит говорить. Закон о подразумеваемом владении ясен. Если доказано, что обвиняемый находился в непосредственном физическом соприкосновении с предметом, фигурирующим в деле как вещественное доказательство, то это есть владение. Если же доказано, что ответчик находился поблизости от вещественного доказательства и налицо есть еще и другие данные, позволяющие с несомненностью установить, что ответчик должен был в какой-то момент владеть, в юридическом смысле слова, данным предметом, тогда это — подразумеваемое владение.