Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 110

– Без согласия господина Леопольда?

Вольфганг колебался: впервые он позволяет себе публично ослушаться Папу. Но поступить иначе значило предать музыку.

– Да, прошу вас.

– Не могу. Его светлость не станет читать прошение.

– Разве он считает меня своим узником? Я ведь не в Зальцбурге!

– Он считает вас дерзким, самонадеянным мальчишкой.

– Я не могу сносить его грубости.

– Всем нам многое приходится сносить безропотно, пора бы это понимать.

Тон Арко стал почти дружеским, и Вольфганг вдруг понял, что обер-камергер не передал его прошения архиепископу из боязни навлечь на себя гнев хозяина. Но он-то не боялся. Довольно с него!

– Я представлю еще одно прошение и, если оно снова не будет принято, сочту себя свободным, – сказал Вольфганг. – И передам его через фон Клейнмауера, секретаря Колоредо, он, по крайней мере, не лизоблюд и не смалодушничает!

Через шесть дней, прослышав, что Колоредо на следующее утро собирается покинуть Вену, Вольфганг поспешил на Зингерштрассе, 7, отдать архиепископу последнее прошение. Однако фон Клейнмауер отказался его принять, пояснив, что это входит в обязанности обер-камергера. Как ни противно было Вольфгангу снова обращаться к Арко, он решил попытать счастья в последний раз.

Арко не пожелал разговаривать с музыкантом, но Вольфганг был упрям: он не уйдет из прихожей, пока не увидит обер-камергера, сказал он лакею, и граф смилостивился и вышел к нему.

Вручить прошение архиепископу стало теперь для Вольфганга делом чести. Одна мысль владела им: нужно показать Колоредо, что никто не может ему приказывать – его не увольняют, он вынужден уйти сам.

Арко был зол на Моцарта. Когда архиепископ отправлялся в путешествие, для графа наступало горячее время, во всем требовался образцовый порядок, за малейшее нарушение Колоредо жестоко наказывал своего обер-камергера, хотя сам архиепископ был человеком несобранным, взбалмошным, способным менять свои решения по любому поводу.

И Арко нервничал: наступил самый разгар подготовки к отъезду в Зальцбург, ему не терпелось поскорее все закончить и отправить его светлость, пока тот не отложил отъезд, как делал неоднократно. Граф-то знал, что Колоредо предпочитает Зальцбургу Вену, но другим это знать было не положено. А тут еще Моцарт, Арко устал от музыканта и его прошений. Архиепископ дал понять, что прошения Моцарта следует оставлять без внимания, пусть музыкант на коленях приползет обратно в Зальцбург. И Арко послушно повиновался, но исполнять желание хозяина с каждым разом становилось труднее: Моцарт вел себя все более вызывающе. Колоредо, питавший к музыканту личную антипатию, боялся разговоров о том, будто жалкий слуга обвел его вокруг пальца. Арко сразу понял намерение его светлости, хотя архиепископ, храня свое достоинство, ни словом об этом не обмолвился. Арко всецело разделял чувства своего хозяина. По той причине, что к Моцарту когда-то давно в Париже благоволила его сестра, графиня ван Эйк, и в детстве вундеркинда приводили в семью Арко, музыкант вообразил, что может держать себя с ним как равный! Настало время указать музыканту его место. И тут Арко увидел Моцарта: Вольфганг стоял у входа в апартаменты архиепископа с таким видом, словно хотел ворваться туда силой. Это уж воистину святотатство.

– Прошу быть кратким! У меня нет времени, – бросил Арко.

– Я пять раз подавал прошение, но оно не попадало к архиепископу. Почему?

– Причина вам известна. Теперь уходите.

– Куда? Я больше не на службе у архиепископа.

– Подите к черту, какое мне дело? Его светлость прав. Вы просто негодяй.

Вольфганга бросило в жар, но он не отступил.

– Если не передадите мое прошение, – объявил он, – я сделаю это сам.

– В Вене вы совсем разучились вести себя. Никому не дано право являться к его светлости самовольно.

Вольфганг умолк. Что делать: сдаться и до конца жизни чувствовать себя униженным или бороться за свои права, не думая о последствиях? Еще не решив окончательно, он уже знал – покорным и бессловесным он больше не будет. Мало он натерпелся в Зальцбурге?! Вена полнилась слухами о том, будто американцы разбили англичан, хотя эту честь Приписывали себе французы, и Иосиф II заявлял, что верит и идеи просвещения. Может быть, новые времена уже не за горами?

– Передайте его светлости: я не сдвинусь с места, пока он меня не примет.

– Придется позвать дворцовую стражу.

– Вы не посмеете!

– Лакей, позовите стражу.

– Что ж, у меня нет иного выхода, – воскликнул Вольфганг. – Вот мое прошение!

Он сунул бумагу прямо в руку Арко, прежде чем тот успел опомниться.

– Передайте его светлости и скажите, что я свидетельствую ему свое почтение.

Арко бросил прошение в лицо Моцарту с криком: – Болван! Негодяй! – А когда Вольфганг наклонился поднять бумагу, граф вытолкнул его за дверь и уже на лестнице дал пинка под зад.

Дверь с силой захлопнулась, и Вольфганг кубарем скатился вниз по лестнице. Подобного унижения он еще не испытывал. Он стоял на улице перед домом 7 по Зингерштрассе, сгорая от бессильной злобы; больше всего на свете ему хотелось сейчас вернуться и вызвать Арко на дуэль, избить его тростью, дать такого же пинка, как дали ему, и сделать это посреди улицы, на глазах у всех.

Еще не придя в себя от негодования, он сел писать отцу отчет о случившемся. Гнусный поступок Арко дал ему лишь одно преимущество, писал он, – всякие отношения с Зальцбургом для него покончены. Злость так и кипела в нем. Он с удовольствием проткнул бы грудь Арко шпагой. Должно быть, архиепископ подстрекал обер-камергера на подобный поступок. Вольфганг ненавидел Колоредо, наверное, в сто раз больше, чем Колоредо ненавидел его. Если не избавиться от этой ненависти, она отравит ему всю жизнь. Он вложил в письмо двадцать гульденов – хотя обещал Папе послать тридцать – в доказательство того, что дела его в Вене идут на лад. И поскорее закончил, подписавшись: «Ваш любящий и покорный во всем сын», – потому что в этот момент в гостиную под руководством госпожи Вебер стали вносить фортепьяно.

– Мама знает, что вы скучаете без инструмента, – сказала Констанца.

– Во сколько же это обойдется? – От радости Вольфганг готов был расцеловать девушку.

– Ну, это уж наша забота. Конечно, не «штейн», но инструмент хороший. Попробуйте его, господин Моцарт.

– Вольфганг! Запомните, Констанца, меня зовут Вольфганг.

Констанца смутилась, но кивнула в ответ и попросила его что-нибудь сыграть.

Вольфганг сел за фортепьяно и принялся сочинять, словно не желал терять даром ни минуты, а кончив, вскочил и порывисто расцеловал Констанцу. И хотя она залилась краской от смущения и в первый момент отстранилась, как и подобало порядочной девушке, но потом горячо ответила на его поцелуй, и Вольфганг сиял от счастья.

Получив весть об оскорблении, которое Арко нанес его сыну, и поняв, что теперь-то уж решение Вольфганга не изменишь, Леопольд сказал Наннерль:

– У твоего брата произошла страшная ссора с Арко. С Зальцбургом он порывает.

– Он к нам не вернется? – воскликнула Наннерль, не в силах поверить в Папины слова.

– Никогда.

– Не может быть! Что же мы будем делать одни в этих комнатах?

– Он больше не вернется, – повторил Леопольд. – Вольфганг переехал к Веберам и уже по одной этой причине не расстанется с Веной.

Я не верила, что он осмелится уйти со службы, мне казалось он только грозится.

– Он прислал мне двадцать гульденов, хотя обещал тридцать. Видно, зарабатывает уже меньше, чем рассчитывал, и просто хочет меня задобрить, Наннерль заплакала: – Я буду без него скучать. – Вена не так далеко.

– Но разве я соберусь туда? – Нет, она никогда не сможет простить Вольфгангу, а папа уже позабыл о ней и ее горестях и сел за письмо.

– Что вы делаете?

– Придется послать ему свое разрешение и благословение.

– Вы же сказали, что он уже уволился.

– Да. Но пусть, по крайней мере, знает: после позорного поступка Арко я не могу оставаться на стороне Колоредо.