Афёры с фальшивыми деньгами. Из истории подделки денежных знаков - Вермуш Гюнтер. Страница 51

После оглашения приговора Бенаму заявил: «Возможности искусства Боярского ошеломительны. Если бы он во Франции подделывал доллары, его бы, вероятно, вообще никогда не арестовали».

Американский журнал «Тайм» писал о фальшивых деньгах Боярского: «Это была настолько чистая работа, что… даже во Франции, где производится 80 % всех фальшивых денег, Боярский заслуживает славы Леонардо да Винчи».

Что касается 80 %, то это сильно преувеличено. По официальным данным, именно в США производится не меньше половины всех фальшивых денег. Важнее другое. Почти во всех откликах на судебный процесс содержался вопрос: кем бы мог стать этот человек, если бы он попал в хорошие руки? Что бы стало с ним, если бы он вернулся в Польшу? Варварски разрушенная страна, тысячи ученых которой были истреблены, нуждалась в таких людях, как Боярский. Что заставило его, человека с незапятнанным прошлым, забыть столь свойственный поляку патриотизм?

Что удерживало его во Франции, где все его инженерные начинания, его квалификация, его патенты оказались не нужны?

Процесс

12 мая 1966 г., четверг. Человек, сидящий сейчас на скамье подсудимых, после двух с лишним лет предварительного заключения очень мало похож на энергичного изобретателя и предпринимателя. Бледное, измученное лицо. Чеслав Боярский тяжело болен. У него туберкулез легких и костный рак. И все равно он готов к борьбе с обществом, которое отказало ему в признании, с судом этого общества. Перес, председатель суда, доволен, он рассчитывает сыграть не последнюю роль в этом спектакле. Он уже знает, что поляк отнюдь не обладает ораторскими способностями, у него затруднения с французским, а что касается логики, которая была ему незаменимой помощницей в изобретательской деятельности, то сейчас она ему явно изменяет. Боярский держится отстраненно, он всегда был одиночкой, который все делал сам, он не мастер вести диалог, но теперь ему приходится это делать, и он, как слепой, попадает в нехитрые ловушки, которые расставляет Перес.

«Скажите, обвиняемый, вам никогда не приходила в голову мысль подыскать себе работу? И потом, бывает, люди решаются на воровство, даже на убийство, но почему фальшивые деньги…?»

Боярский понимает, что его провоцируют, но не может возразить, что ему так и не удалось найти работу, чувствует себя оскорбленным намеком судьи, не делающим чести последнему: воровать или даже убивать лучше, это доставит меньше неприятностей государственному банку. Но так «социально» Боярский не рассуждает: «Господин председатель, я никогда не был в состоянии что-нибудь украсть или напасть на кого-нибудь. Я запер себя в своей башне из слоновой кости и хотел сделать что-то своими руками. Я знал, что мои дети будут презирать меня, если я не смогу накормить их».

Перес: «У вас не было ощущения, что вы занимаетесь чем-то противозаконным, подлежащим наказанию?»

Боярский: «Это было больше, чем ощущение, господин председатель. Я это знал. Я сам писал это на своих банкнотах. Я испытывал страх, но я знал также, что никому конкретно я не наношу вреда. Банкноты циркулируют, деньги меняют владельцев, текут…»

Перес: «Прежде всего они текли к вам…»

На этот раз Боярский не отступает, возбужденный, он перебивает председательствующего, он хочет, чтобы ему дали высказать свою теорию, свое оправдание. Во Львове он штудировал политическую экономию. «Я слушал лекции старого профессора, который преподавал там еще при царе. Он рассказывал, что видел своими глазами, как сыновья богатых родителей прикуривали свои сигары от 100-рублевых ассигнаций. Профессор говорил, что тот, кто сжигает деньги, чтобы от них прикурить, наносит вред государству; банкнота, находящаяся в обращении, приносит всем прибыль».

Перес: «Значит, надо направлять в обращение как можно больше денег. Но это же неразумно, даже смешно. Хотя нет, это теория инфляции. Обвиняемый только хотел оказать государству услуги».

Перес, вызвав оживление в зале, набрал кое-какие очки, но не у всех. Большая часть публики возмущена тем, как судья издевается над обвиняемым. Сидящим в зале жаль Боярского. В конце концов, никого из них он не сделал ни на сантим беднее. Они понимают, что ему остается одно – гордость мастерового за свою работу: «Делать фальшивые банкноты так, чтобы все их принимали за настоящие, – это невозможно. Я отрешился от всего и попытался сделать невозможное возможным».

Перес не упускает ни одной возможности унизить Боярского. Когда Боярский рассказывает о своих неудавшихся попытках внедрить свои патенты, Перес с явной издевкой замечает: «Вам не вменяются в вину ваши изобретения, которые никому не пригодились. Это не преступление, это дилетантство». Затем, когда возобновляется разговор об успехах Боярского на стезе изготовителя фальшивых денег, Перес не может удержаться от ремарки: «Итак, ваше дело прогрессировало. Вы смогли поместить свои прибыли в швейцарский банк. Вы были очень неосторожны, так как этот банк не вызывал доверия. Он обанкротился».

Только однажды Боярскому удается вызвать смех в свою пользу. Председателю вручают синюю банкноту в 1 тыс. франков, серия которой пять лет назад вышла из обращения. Перес несколько минут изучает деньги, пытается смять банкноту, беспокойно оглядывается: «Может быть, деньги настоящие?»

Потом ту же банкноту передают Боярскому. Мельком взглянув на нее, он говорит: «Поздравляю, господин председатель, она настоящая!» После чего не может сдержать смех.

Несмотря ни на что, Чеслав Боярский продолжает верить в свой призрачный шанс. Он не подозревает, что жить ему осталось всего несколько месяцев. Боярский правоверный католик, и он надеется на милость правительства, которое предоставит ему – фальшивомонетчику – возможность работать экспертом по деньгам. Он уже предложил свой вариант использования для производства денег бумаги, которую, как он считает, невозможно подделать. Но это весьма и весьма шаткие надежды. Его адвокаты в этой связи отмалчиваются.

Суд приступает к допросу соучастников Боярского. Конечно, от былой дружбы не осталось и намека. Конечно, оба и не предполагали, что имеют дело с фальшивыми деньгами.

Перес: «Месье Шувалов, вы считали нормальным, что 100 франков вам предлагают за 75 франков?»

Шувалов: «Я думал, они настоящие, может быть, краденые…»

При рассмотрении методов гениального фальшивомонетчика заседание в суде происходит при закрытых дверях. Дают показания два эксперта. Когда позже слово предоставляется прокурору Шарасс и президенту адвокатской палаты Жоржу Шресте, представлявшему в суде интересы Банка Франции, в зале звучит не только хорошо наигранное возмущение преступной деятельностью Боярского, но до некоторой степени уважение к его гению. Перес и 10 присяжных не сделали ни единого замечания, они целиком обратились в слух и лишь иногда кивали.

Затем выступает прокурор. Зал заполнен до отказа, становится душно. Защитники обвиняемых адвокаты Тиссадр и Дебрв с большим трудом пытаются вычленить из его речи какие-либо смягчающие моменты. Но Шарасс руководствуется не логикой, а эмоциями, он говорит о «паразите в превосходной степени», который вместо того, чтобы что-нибудь сделать для общества, предложил ему обесцененные шутовские деньги. «Низшей точкой его падения, – гремит в зале зычный голос прокурора, – было то, что он ни разу не удосужился уплатить налоги!» Это был действительно перл. Фальшивомонетчик, выплачивающий налоги. Это нечто из ряда вон выходящее во всей уголовной истории. Шарасс потребовал высшей меры наказания – пожизненного заключения: «Когда же нам применять статью 139 в полном объеме, как не в этом случае? В 1958 году 20 лет тюрьмы получил фальшивомонетчик Верзини. Но по сравнению с Боярским он – мелкая рыбешка».

После этого слово получают адвокаты. Им есть что сказать в пользу обвиняемого и в укор обществу, которое, в общем-то, вынудило Боярского выбрать его дорогу.

Защитники упоминают и своеобразное толкование Боярским права в духе своей «теории», с которой тот уже ознакомил суд. Оно свидетельствует о том, что подсудимый не вполне ведал, что своими действиями он нарушает закон.