Хроники Вторжения - Веров Ярослав. Страница 44

Пилот промолчал. Затем вызвал своего ведомого.

– Бенито, ты видел?

– Что, капитан? – прозвучало в ответ.

– Значит, ничего не видел?

– Я видел автомобиль.

– Бенито, я его тоже видел.

– Он был вверх тормашками, капитан. Клянусь моей мамой, прекрасная женщина посылала мне воздушный поцелуй. Ей-богу, она мне даже подмигнула, и поманила пальцем. Она была прекрасна, как Матерь божия!

– Бенито! Ты ври, да не завирайся!

– Клянусь, капитан, она мне послала воздушный поцелуй, не быть мне больше мужчиной, если вру!

– На базу. Не вздумай протрепаться начальству. Мы видели неопознанный летающий обект. Круглой формы.

И, покачав крыльями "следуй за мной", истребитель вошел в разворот.

Полковник слушал запись, когда уже наступила ночь. А потом долго сидел в темной комнате и смотрел куда-то в угол. Потом растер ладонями виски и принял нитроглицерин. Прослушал запись еще раз, словно приговор.

Романа сейчас он жестоко ненавидел. Хотелось уничтожить, стереть с лица Земли. И не было никакой возможности это сделать.

Но более всего хотелось спасти Риту. От Романа. Риту было невыносимо жаль, и сердце сейчас колотилось из-за нее, из-за давно уже не испытываемой, а теперь возникшей жалости. Он был как отец, узнавший, что его ребенок смертельно болен. Полковнику почудилось, что сейчас он лежит в могиле, а его дочь бредет по сумрачному, лишенному света пространству, среди живых. Но не замечают ее живые, они слепы, и лишь она, его дочь, видит, куда забрела. Могильная земля сковала члены, он хочет крикнуть, но голоса нет.

Полковник очнулся. И прослушал разговор в третий раз. Записал в блокнот: "Викула Колокольников, писатель. Позвонить Грязеву". Закрыл блокнот и стал медленно массировать лицо. Потом опять раскрыл блокнот на той же странице, добавил к записи: "22 марта" и дважды подчеркнул красным карандашом.

Он еще не успел всего осознать, но сработали профессиональные навыки: "если противник ограничен во времени, значит, его можно на этом поймать".

Наутро полковник проснулся совершенно разбитым. Не сразу даже и вспомнил, что за беда на него свалилась. Чувствовал он себя больным, словно поднялась температура.

Он лежал и восстанавливал в голове разговор двух марсианцев. А потом сказал себе: "Болезнь – не причина отменять запланированные мероприятия". Встал, полностью привел себя в порядок, – когда действуешь по заведенному порядку, это мобилизует, – нашел телефон Грязева. Тот оказался дома.

Полковник назвал себя, Эдуард ответил:

– Я узнал вас, Степан Тимофеевич. Чем могу служить?

– Скажите, Эдуард, вы, насколько я знаю, к тому же писатель?

– В некотором роде, – ответил Эдик.

– Вам ничего не говорит имя Викулы Колокольникова?

– Я его знаю. Зачем интересуетесь, Степан Тимофеевич?

– А насколько хорошо знаете?

– Вообще-то, он мой приятель.

– Вот как? Что ж, это одновременно и упрощает, и осложняет дело. Нам надо встретиться, майор. Хорошо бы – сегодня.

Грязев долго не отвечал. И тогда полковник добавил:

– Эдуард Самсонович, я уже пенсионер, и мой интерес – это интерес частного лица. Это срочное дело, потому что речь идет о жизни вашего друга.

– Я-ясно. Хорошо. Встретимся. Вы из дому?

– Да.

– Я позвоню через час.

Вечером Эдуард появился на квартире у полковника. Полковник выглядел неважно, совсем не тем крепким мужиком со здоровым цветом лица, что "сидел в засаде" на Банной.

Полковник не стал сразу вводить в курс дела, словно экономя силы или время для главного разговора.

– Пожалуйста, Эдуард, прослушайте запись. Запись подлинная.

Полковник включил компьютер, запустил программу воспроизведения и вышел на лоджию покурить. Запись он знал наизусть, а от голосов марсианцев уже тошнило.

Эдуард оказался явно не готов к такому повороту событий. Первый раз он воспринял запись как во сне – слова теряли обычный смысл, обретали новый. Было непонятно, все казалось несерьезным, ненастоящим. Эдуард запустил запись по-новой. Заставил себя сосредоточиться, воспринимать серьезно. Потом особо прокрутил концовку разговора, касающуюся Викулы.

Полковник все курил на лоджии. Эдуарду пришлось присоединиться.

– Ну и каковы будут объяснения, Степан Тимофеевич?

– Вы, кажется, фантастику пишите?

– Пишу.

– Тогда вам многое должно быть понятно.

– Надеюсь. Хотя фантасты не верят ни во что сверхъестественное. Тем более, в марсианцев, а не марсиан.

– Но вы ведь не только фантаст, но и майор?

– Да, и поэтому готов отнестись серьезно.

– Тогда слушайте. Первопричины моего интереса к литературному обществу «Цитадель» – именно там произведена запись, – я раскрывать не буду, они личного свойства и к делу не относятся. Общество собирается в кафе с довольно необычным интерьером. Космического свойства, что-ли.

Там звезды летят. Плазменные экраны стОят десятки тысяч долларов. Интерьер этот хозяину совершенно не выгоден с коммерческой точки зрения. Но между тем руководитель общества, в записи он фигурирует как «латин», сумел уговорить раскошелиться.

– Может они с хозяином деньги отмывают?

– Нет, между ними нет ничего общего, никаких дел. Просто, знаете ли, пришел этот латин и убедил. Пришел, увидел, убедил. Убедил он и пацанов, что собирались там. В том, что они гении.

– А они не гении?

– А вот как раз я с вами проконсультируюсь. Роман, так латин себя называет среди людей, ходит по редакциям и с пугающей легкостью пристраивает опусы своих питомцев. Слыхали о таком Я-Страннике?

Эдик хмыкнул.

– Да, в самом деле. Держал в руках. «Бодриус» – элитное издательство, литературных серий для дегенератов у них нет. Я-Странник для меня – полная загадка.

– В самом деле? То есть, вы считаете, что Я-Странник настолько гениален?

– Наоборот, полнейшая графомания. Амбициозная и слепая в своей амбиции.

– Ага, замечательно. Мои соображения подтверждаются. А некая Викке?

– Еще хуже, – рубанул Эдуард. – Совершенно беспомощна. Впечатление – она ждет, что кто-то из читателей поможет ей наконец покончить с собой.

– Да, замечательно. А скажите, Эдуард, что следует предпринять, чтобы так убедить издателя?

– Надо быть его женой, а еще лучше – молодой любовницей.

– Вот как. Видите, Эдуард, наш латин умеет воздействовать на любого. Поверьте мне, я это почувствовал на себе, я там был несколько раз. И в последний мой визит меня раскололи. С моей стороны не было никакой специфической активности. Просто приходил и сидел, наблюдал. В последний раз решил прихватить свою рукопись, на всякий случай, в качестве легенды, что ли. В молодости я тоже чуть-чуть грешил фантастикой. И мне тут же рассказали, что принес я рукопись в качестве легенды, и что я полковник.

– И какие были их действия?

– Никаких. Не просили ни удалиться, ни… удавиться, – полковник нервно рассмеялся. – Мне думается, он бы не возражал, если бы я продолжил свои посещения. Я еще раз зашел в кафе, только чтобы поставить "жука"…

Эдуард подумал: "Э-э, товарищ полковник, соврал ты мне". Эдуарда в свое время обучали признакам, когда собеседник недоговаривает, лукавит или нагло врет. Да и писательский труд предполагает изощренное внимание к окружающим, вырабатывает так называемую "писательскую наблюдательность". "Есть какой-то левый интерес. Ну-ка, ударим "по площадям".

– А что за женщину они обсуждали?

– Любовь этого латина…

Полковник замялся, потом, видимо, поняв, что замешательство может оказаться красноречивым, добавил:

– Действительно, яркая женщина.

– Так она что, была там?

– Да, постоянно.

"Ну ясно. Последняя любовь полковника. Неплохое название для повести. Оставим тему".

– Ну что ж. Каково будет ваше резюме, полковник?

– Я скажу. Очевидно, некогда, скажем, три тысячи лет назад, кое-кто набрел на марсианский артефакт. И был переброшен на Марс, в специально созданный для людей город. Постепенно там накопилось достаточно большое, покамест трудно сказать какое именно, количество людей. Заметим, что не всякий человек пригоден для колонизации – действует некий критерий отбора. Заметим также, марсианцы способны пребывать на Земле ограниченное время. И все это время они посвящают поискам пригодных к колонизации землян. Не знаю, может быть, они там не размножаются. Не знаю, пока. Видите ли, если бы размножались, даже с малой интенсивностью – то зачем тогда придавать такое баснословное значение каждому кандидату в неофиты? Другого рода деятельность на Земле, как-то: просвещение землян, прочая гумнитарная деятельность, или амурные дела – не приветствуются. Очевидно, латин внедрился в литературную среду в поисках кандидатов в неофиты. Перс же, если вы внимательно слушали, внедрился в научную среду. Но наш латин взял на себя больше, чем это приветствуется марсианским сообществом и получил выволочку. Но, заметим, на это ноль внимания. Свобода у них, видите ли, священна.