Принцесса викингов - Вилар Симона. Страница 54

В это время Эмма, задыхаясь и дрожа, с широко распахнутыми в ужасе глазами, прижималась к груди Атли. Юноша пытался успокоить ее, осторожно поглаживая по волосам.

– Ты так стонала во сне и билась словно в припадке. Я едва сумел разбудить тебя.

Эмма была вся в холодном поту.

– Мне приснилось чудовище, Атли! Жуткое существо, получеловек-полудракон, стояло надо мной и пило мое дыхание! Его язык проник в мои уста и поглощал мою жизнь…

– Успокойся, это всего лишь дурной сон. Я с тобой!

В эту ночь Эмма так и не смогла больше уснуть. Казалось, едва она закроет глаза, как страшный дракон окажется рядом. Атли также не спал, глядя на нее из-под полуприкрытых век. Под утро у них вновь началась борьба. Юноша был необычайно настойчив и показался ей как никогда сильным. Или это она так ослабела?.. В конце концов ее спас приступ удушья, начавшийся у Атли. Он зашелся сухим кашлем, а она выскочила из постели и, накинув покрывало, выбежала в зал, где на разостланных шкурах спала челядь. Устроившись рядом с одной из своих прислужниц, она продремала, пока не рассвело; поднявшись же, почувствовала себя вялой и утомленной.

С утра Атли отправился вместе с Бьерном осматривать готовящиеся к походу корабли. Когда Эмма узнала, что он будет отсутствовать несколько дней, она испытала облегчение. По крайней мере на время наступит передышка в их изнурительном противостоянии. Когда стемнело, она удалилась к себе, перед этим поднявшись на стену аббатства, чтобы взглянуть туда, где темнел вдали дворец Ролло Нормандского. Она не видела его давно, десять дней прошло со дня злополучной охоты, когда Ролло спас ее, как делал много раз до этого. Как странно – они были так близки, и в то же время непреодолимая стена разделяла их! Она тосковала, вспоминая, как жадно и пылко он целовал ее в нише под лестницей. Это воспоминание волновало ее, горячило кровь и заставляло сильнее биться сердце. Да, Ролло хотел ее, и в себе она ощущала ответное желание. Как необычно сложилась их судьба! Казалось, ничто не должно сблизить их, и тем не менее Эмма беспрестанно ощущала в душе присутствие Ролло, его тайные мысли о себе. Они должны были оставаться врагами, но не стали ими. Но и соединиться им не суждено, пока Снэфрид остается его женой. Эмма невольно прижала руку к груди, где под тканью платья притаился невесомый, как слеза, сверкающий крестик. Атли, разумеется, она обязана жизнью, но главное – могучая воля Ролло.

Вслед за ней на стену поднялась Сезинанда.

– Что это ты делаешь здесь, в такой темноте? Не собралась ли подать знак возлюбленному?

Она хихикнула:

– Тут в аббатство частенько захаживает один паломник. Рослый такой, плечистый. И все поглядывает на твои окна. Что ты об этом скажешь?

Сезинанда подтолкнула Эмму локтем:

– Не беспокойся, Беренгару я ничего не скажу.

Эмма повернулась и молча ушла к себе.

Утром она спустилась в трапезную словно все еще в полусне. К пище Эмма почти не прикоснулась. Бледная и потерянная, девушка сидела во главе стола. У нее мучительно болела голова, и, крепкая и здоровая от природы, сейчас она испытывала изумление от столь непривычного состояния.

– Что с тобой? – спросил ее Бран, когда после трапезы она молчаливо уселась у окна. Обычно Эмма никогда не бездельничала, а находила себе все новые занятия. Сейчас же ее ничего не интересовало. Она сама не понимала, что с ней происходит.

– Не знаю, – устало проговорила она. – Наверное, просто не выспалась. Всю ночь меня преследовали страшные сны. Я просыпалась, но потом опять погружалась в сон, и видениям не было конца.

Эмма говорила правду. Это стало каким-то наваждением. Каждую ночь повторялось одно и то же, и некуда было бежать от гнетущих образов преисподней и толп ужасных смрадных демонов, которые окружали ее, визжа и отнимая у нее жизнь.

Она стала так слаба, что едва заставляла себя исполнять привычные обязанности. Женщины шептались, замечая, как она дремлет за ткацким станком или бесцельно блуждает по кладовым. Обычно энергичная, вникающая во все мелочи, теперь она утратила интерес ко всему, и взгляд ее потух.

– Не в тягости ли ты, Эмма? – осведомилась как-то Сезинанда, также с отвращением поглощавшая пищу, но по иной, куда более счастливой причине – она вновь ждала ребенка. Когда же Эмма угрюмо промолчала, добавила: – Вчера я меняла масло в светильнике у твоей опочивальни и услышала стон за дверью. Одна ли ты была?

В другое время Эмма рассердилась бы на подругу, но сейчас у нее не было на это сил. Недоуменно пожав плечами, она поспешила удалиться. Даже Сезинанде она не могла признаться, что происходит с нею. Эмма леденела при мысли о том, что люди решат, что она одержима бесом. Таких несчастных изгоняли отовсюду, осыпая проклятиями. Разумеется, ей надлежало прежде всего обратиться к своему духовнику, епископу Франкону. Тот хотел видеть ее супругой Ролло, и это располагало ее к епископу, но если он узнает, что женщина, которая должна сделать конунга Нормандии христианином, одержима, она погибнет в его глазах. И Эмма таила происходящее с нею, даже в церковь она отправлялась, закрыв лицо покрывалом, дабы никто не заметил происшедших с ней перемен.

– Всемогущий Иисусе, – молилась она каждый вечер. – В твоей воле сделать так, чтобы силы тьмы оставили меня. Я боюсь, я чувствую, что конец мой близок…

Чувствуя себя умиротворенной и облегченной после молитвы, она подносила к губам рубиновый крестик и с надеждой на Бога укладывалась в постель. Однако кошмарные видения не исчезали. Теперь она напрочь забывала свои сны, оставалось лишь гнетущее чувство страха перед ночью и тьмой, перед ложем, на котором ее посещали демоны. Когда она поднималась, ей приходилось держаться за что-либо, чтобы не упасть, – так велика была слабость, охватывавшая ее. Сезинанда, видя, что Эмме становится все хуже, приготовила для нее особое питье, которое должно было укрепить ее, но несчастная не смогла проглотить ни капли. Она таяла на глазах. Силы ее настолько истощились, что даже собственные волосы казались невыносимо тяжелыми. Лицо осунулось, губы потеряли прежнюю яркость, синеватая бледность покрыла кожу.

Однажды утром, когда Бран вышел умыться под водостоком дождевой водой, к нему прибежала взволнованная Сезинанда.

– Я не могу достучаться до Эммы! – торопливо сообщила она. – Вчера я допоздна оставалась у нее, а сегодня она никому не открывает. Не знаю, что и думать.

Бран, ни секунды не медля, бросился к опочивальне Эммы и стал колотить в дверь, пока кулак его не стал кровоточить. Тогда он велел подать секиру и принялся рубить дубовые плахи. Однако Сезинанда нашла куда более простой и быстрый способ. Велев позвать одного из мальчиков-слуг, чистивших дымоходы, она приказала ему спуститься по каминной трубе в опочивальню и открыть дверь изнутри. Когда тот наконец справился с задачей и отпер тяжелую створку, окованную пластинами железа с четырехгранными гвоздями, лицо его было перепуганным. Мальчишка указал на ложе, поперек которого неподвижно лежала Эмма. Бран кинулся к ней – и охнул.

Голова девушки была запрокинута, глаза закатились, а все тело сотрясала крупная дрожь. Она хрипела, словно задыхаясь. Маленький рубиновый крест казался каплей крови на покрытой бисерным потом коже горла.

– Святой Боже! – воскликнула одна из служанок, трижды истово крестясь. – Наша госпожа одержима бесом!

Бран словно очнулся. Вытолкав слуг, он закрыл за ними дверь. Он тряс Эмму, бил ее по щекам, окликая, смачивал лоб ледяной водой. Однако девушка пришла в себя, лишь когда Сезинанда поднесла к ее носу какую-то остро пахнущую эссенцию. Все ее тело изогнулось в судороге, но затем она закашлялась, задышала и открыла глаза.

– Пречистая дева! Это вы?.. Слава Создателю!

Привычным жестом она поднесла к губам рубиновый крест и бессильно упала на грудь Брана, прикрыв глаза.

Сезинанда недовольно поджала губы, когда супруг попросил ее выйти из опочивальни и проверить, не подслушивает ли кто. Она выполнила просьбу, однако осталась в покое, подперев широкой спиной дверь.