Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис. Страница 46

Всего примерно 250 заключенных были брошены в тюрьму после падения Зимнего дворца. Юнкера, арестованные во время столкновений в офицерских училищах, на телефонной станции и во время многочисленных рукопашных боев, которые захватили город 29 октября, были отправлены в Петропавловскую и Кронштадтскую крепости. Этот приток существенно сократил запасы еды, хранившиеся в крепостях, где после Февральской революции среди заключенных было лишь несколько представителей царского режима. (Многие большевики, сидевшие в тюрьме после июльских событий, были освобождены Октябрьской революцией.)

Кроме одной камеры, которая нам показалась переполненной, мы доложили, что камеры «сухие, чистые, теплые, просторные, сравнительно хорошо вентилируемые, оборудованные современными санитарными принадлежностями и в целом находятся в гораздо лучшем состоянии, чем большинство американских тюрем, которые были нам известны».

На самом деле запасы продовольствия оказались скудными, но почти все заключенные сказали, что в настоящее время у них нет жалоб на еду или условия. В одной камере юнкера захотели поговорить с нами без присутствия конвоира, и тот удалился. И тогда мы выслушали рассказ об их ужасных переживаниях, когда их доставляли в крепость через толпу, жаждавшую мщения. Когда они прибыли в крепость, на дворе их окружила неистовствовавшая толпа, к ней присоединились и некоторые их конвоиры, желавшие поставить их к стенке и расстрелять, «однако решительные действия комиссара и большинство охранников помешали этому». Два офицера, в том числе адъютант коменданта, подтвердили это и добавили, что некоторые напуганные юнкера попытались удрать, несмотря на предупреждения стражников. Последовали выстрелы, три человека были убиты, а четвертый – тяжело ранен. Когда об этом было доложено в Смольный, Ленин лично вмешался и приказал принять «более действенные меры» для охраны заключенных, в том числе министров, от насилия.

Вид юнкеров, жевавших конфеты из коробок, присланных им друзьями и родственниками, убедил нас в том, что они не страдали от страшных тягот, которые виделись думским господам. И нам показалось, что все даже слишком хорошо, когда мы вошли в камеру Терещенко и увидели его, красивого и дерзкого, как всегда, сидевшего скрестив ноги на койке и курившего сигарету. Он говорил на безупречном английском, обращаясь своими репликами в основном к своей любимице Битти, и я с удовольствием отметил, что ее обычно доброе сердце не преисполнилось сочувствием к нему.

Единственная жалоба от бывших членов правительства и лидеров режима Керенского состояла в том, что они не могли принимать посетителей. Мы побеседовали также с некоторыми заключенными, посаженными в тюрьму до Октября. Например, в камере № 55 находился генерал В.А. Сухомлинов, которому теперь было семьдесят дет. Этот царский военный министр сказал нам, что «царь был хорошим парнем, отцом России». Из всех правительств во время восьми месяцев своего заключения режим большевиков ему нравился больше всего по одной причине – ему разрешали читать газеты.

Самым интересным заключенным для нас был СП. Белецкий, глава полиции при царском режиме и до Февральской революции министр внутренних дел. Мужчина крупного телосложения с седыми волосами и пронзительными карими глазами, он был в высшей степени любезен. Этот человек был близок ко двору во время истерического периода власти Распутина, был фаворитом последнего и доверенным лицом всех интриг, которые происходили в распутинской клике, включая царицу, которая, как все полагали, была настроена прогермански 45.

Когда Белецкий находился в заключении при Временном правительстве, он забрасывал его Специальную следственную комиссию записками о своих прежних друзьях, наиболее крайних реакционерах. А теперь он давал понять, что от него не было пользы Керенскому. Он описывал бывшего премьера как «слабого» и «истеричного человека, не способного управлять страной».

Он сам сказал, что решил следовать за движением Ленина уже с тех пор, когда произошел раскол социал-демократической партии. Потом он поведал нам, что во время прошедших «июльских дней» агенты Керенского забегали в его камеру, чтобы посмотреть, может ли он обвинить в правонарушении большевиков и особенно Ленина. «Многие приходили сюда и расспрашивали о Ленине», – сказал он, сверля нас своими глубоко посаженными глазами. «Был ли он германским агентом?» И затем благонравно добавил: «Это были люди из правительства, поэтому я был не так откровенен с ними».

А нам он дополнительно сообщил, что «Ленин – человек принципов и идеалов». И затем заговорил об «австрийском провокаторе», который был среди тех, кто втерся в режим Керенского байками о германском золоте и Ленине.

Когда мы покинули его камеру, Белецкий пожал нам руки и церемонно поклонился Битти. Однако Рейнштейн и Михайлов, двое русских в нашей группе, спрятали руки за спину.

Именно в Петропавловской крепости я познакомился с необычным человеком – Г. Благонравовым, комиссаром крепости после Октябрьской революции. Кажется, я упоминал, что несколько дней назад я был под стражей у юнкеров вместе с Антоновым. В любом случае, я сказал нечто такое, что побудило его описать ночь, когда пал Зимний дворец, и его впечатления лишь добавили мне уважения к Антонову.

В крепости Благонравов получил записку от Антонова, принесенную красногвардейцем, и попросил его приготовить камеры в Трубецком бастионе для арестованных министров. В конце концов перепуганные министры, которые едва не погибли на мосту, в сопровождении многочисленного эскорта из рабочих и солдат, возглавляемого Антоновым, собрались у ворот, где обнаружили пять министров и их конвой, которые были отделены от других снаружи Зимнего дворца. Антонов пересчитал их, и они вышли шеренгой.

С электричеством тогда что-то произошло. И поэтому в душной маленькой комнате для охранников при мерцающем свете коптившей масляной лампы Антонов зачитал список. Благонравов описывал эту сцену следующим образом: министры казались маленькими, покорными и неизбежно комичными; они с видом оскорбленного достоинства расселись по краям грубой скамьи, а со всех сторон их окружали торжествующие лица рабочих и солдат. Лица их были испачканы грязью и дымом, в руках они держали ружья, отведя плечи назад и отбрасывая гигантские тени на стену, они следили за своими жалкими трофеями.

Другие рассказывали, как Антонов, после того как записал протокол, вслух зачитал имена пленных и попросил их подписать документ. Однако прежде чем прочитать протокол, он снял свою широкополую фетровую шляпу, положил ее на стол, перед которым на низких скамейках сидели министры, затем вытащил из кармана жилета длинный гребень и принялся расчесывать волосы. Он расчесал их над лицом, потом разделил, потом зачесал назад, завел за уши, убрал гребешок и поднял бумагу. Когда она была должным образом зачитана и подписана, Антонов сказал, рассеянно глядя перед собой (возможно, он был почти без сознания от усталости, но воодушевлен, а почему бы нет?), солдатам и матросам, стоявшим позади своих августейших пленников:

– Да… да. Это будет интересный социальный эксперимент. – Помолчав немного, добавил: – А Ленин! Если бы вы только знали, как он был сегодня великолепен! Впервые он снял свой желтый парик. А как он говорил! Каким он был удивительным!

Все это, вероятно, выставило Антонова в нелепом свете пред министрами. Но я не сомневаюсь, что люди, которые в ту ночь были настоящими победителями, красногвардейцы и солдаты, а также моряки, сгрудившиеся вокруг стола, ни в малейшей степени не были оскорблены прической Антонова. Я лишь сожалею о том, что меня не было там. И я не смог увидеть, как загорелись у них глаза, когда он заговорил о Ленине.

В три часа утра 31 октября в Смольный пришла телеграмма с фронта. Силы Керенского разбиты. Но Керенскому опять удалось сбежать. И Краснов, будучи у Ленина в руках, тем не менее содержался в Петропавловской крепости недолго, а после того, как его отпустили под честное слово, стал одним из наиболее амбициозных и успешных генералов, который возглавил Белое движение против Красной армии, прежде чем оно, это движение, окончательно было разгромлено.