Брысь, крокодил! - Вишневецкая Марина Артуровна. Страница 55

А я теперь спать прилягу, да и нашептываю, как наша мама учила: спасибо тебе, Лара, большое за все, что у меня через тебя столько в жизни хорошего. И за Семочку моего пусть тебе Бог здоровья пошлет на долгие годы. И что хотела ты его больше всех, и что своего добилась. И что он у тебя, между прочим, эту манеру взял своего добиваться, и как ему через это в жизни легко будет. И что ты в Бога не веришь и я не очень умею, а что мне Бог столько дал, о чем я только могла мечтать. И что на маму нашу ты фигурой так хорошо, так приятно походишь, особенно к старости стала, что я тебя, как увижу, и мне уже на душе легко делается. Особенно когда ты сдалека, с огорода, идешь и еще когда куру держишь вот таким же манером, как наша мама держала. И чагу я завариваю и натощак стакан выпиваю, как ты меня научила. И Семочке дай Бог здоровья и счастья, и Наташе с Витей, и Светланка чтоб моя не болела, и чтобы Ваня в институте как следует выучился, а чтобы родных все равно не забывал.

Ой, бабку слушать. Зарапортовалась бабка. А я еще долго, я еще подольше телевизора могу! А ничего! Вдруг и бабка дело скажет.

О.Ф.Н.

опыт истолкования

Я бы хотел к каждой из своих картин написать отдельное, на правдивых фактах основанное пояснение. Правда жизни сегодня стала товаром повышенного спроса, и с этим нам ни в коем случае нельзя не считаться.

Эти мои пояснения в дальнейшем могут существовать в виде рукописного, красиво, с виньетками оформленного автографа: с одной стороны, представляя собой художественную ценность, а с другой стороны, соблазняя покупателя тем, что прилагаются бесплатно.

Воспитанный в стеснении относительно самого себя, теперь я решаюсь оковы, носимые мною чуть не всю мою жизнь, сбросить. Причем делаю я это не только из учета новой рыночной конъюнктуры, а еще и из удовольствия рассказать незнакомым людям о самом себе, рассказать решительно, просто, смело и с чувством самоуважения, чего люди, непосредственно меня окружавшие, а также и сами жизненные обстоятельства долгие годы пытались меня лишить.

И последнее замечание: основные вехи моей автобиографии, уже вам известные, можно дополнить некоторыми акцентами. Так, к примеру, тот факт, что технику масляной живописи я освоил в стационаре психоневрологического диспансера N, мне теперь должен пойти только на пользу. А при переводе краткой биографии на английский язык можно будет добавить одну-две фразы и про мою якобы не совсем обычную сексуальную ориентацию.

Над продуманностью каждого слова мне еще предстоит немало потрудиться. Пока же хочу предложить вашему вниманию мои самые первые, во многом еще излишне экспрессивные комментарии.

Косточка

Это — одна из первых картин художника. В ней я сделал иллюстрацию к одноименному рассказу Л.Н.Толстого, смысл которого пока передаю по памяти:

Мать положила сливы на тарелку, она хотела их дать детям после обеда. Ваня никогда не ел слив, подходил и все-то нюхал их. И они ему очень нравились. И вот одну сливу мальчик не удержался и съел. Перед обедом мать сочла сливы и, увидев, что одной нет, сказала отцу. За обедом началось разбирательство. Никто из детей не сознавался, тогда отец пошел на хитрость, он сказал, что проглотивший косточку может умереть, и бедный Ваня выдал себя с головой. Он сказал, что косточку выбросил в окошко. Кончается, эта история словами: «И все засмеялись, а Ваня заплакал».

Здесь нарисован главный момент, когда вся семья уже сидит за столом. Фронтально, как в «Тайной вечере», я их посадил для того, чтобы тема предательства, закамуфлированная в рассказе, вышла на первый план. Это же должен подчеркнуть и мрачный колорит фона.

Данный рассказ я декламировал в классе первом или втором на всех утренниках. Каждый раз, когда я его декламировал, — а моя муля обожала меня выставлять с ним перед первым, кто попадался, — я был Ваней, которого беспощадная мать предала, а равнодушный отец вытолкал на всеобщее осмеяние, чтобы сделать хорошим. Чтобы, как беличью шкурку, содрать, растянуть, иссушить его (мою) любознательную и такую нетерпеливую душу. Каждый раз я надеялся: выслушав этот рассказ, хоть кто-нибудь содрогнется. Нет, дети и взрослые снова и снова показывали мне волчий оскал усмешки.

И я всем девочкам на этой картине специально придал этот клыкастый оскал. А все мальчики, хотя они тоже смеются, все-таки Ванины братья, и они получились немного похожими на него.

Натюрморт с плюшевой мартышкой

На этом натюрморте я изобразил лавочку в лесопарке и на ней несоразмерно большие игрушечный барабан, привязанный к спинке красный воздушный шарик и в развернутом свертке — печенье и яблоки шафран. Их несоразмерность должна сообщить произведению экспрессию и подчеркнуть то значение, которое имеет в моей жизни детство.

В этот лесопарк бабуся каждое воскресенье привозила меня на троллейбусе. Сама садилась на эту лавочку, я лазал по разным лесенкам, горкам, носился на самокате, она гомонила с другими родительницами, а потом наступало самое для меня трудное. Наступало время обеда, женщины разворачивали пищевые запасы и начиналось: угости Виталика печеньем, предложи Наташе яблочко… Но я видел: мое яблоко больше и лучше груши-дички, которую мне в ответ несет Наташа, а мое печенье? оно вообще самое вкусное и жирное в мире — вон какие фигурные, какие матовые пятна остались от него на кальке! А невкусную конфету Виталика я уже пробовал, я уже выплюнул ее в прошлый раз. Но бабуся смотрит мне в спину, как пихает рогатиной. А у нее был довольно-таки тяжелый взгляд (см. «Портрет бабуси»). Делать нечего, я подхожу к Виталику. Под носом у него — сопля. На ладони — дешевая, от жары расплющенная конфета «Ласточка» с черствой темной помадкой внутри. Мое развитое с самого раннего детства чувство справедливости изо всех сил происходящему сопротивляется. В гневе я сжимаю ладонь, на которой лежит похожее на звезду, имеющее посередине родинку из цукатки печенье с бесподобным именем «курабье». Под моими сильными пальцами оно трескается, а Виталик, который думает, что это я нарочно его разломал, говорит мне «спасибо», два куска сует себе в рот, а три несет Наташе. Я смотрю Виталику вслед и мне делается нехорошо от мысли: неужели я и в самом деле такой на свете один? Пуля упорно говорит, что да, один, что я — последний куркуль на нашей земле, остальных давно пустили в расход.

Однажды на демонстрации, а шли мы в колонне его завода, я не захотел подарить воздушный шарик девочке, на которую он мне указал. И тогда он подошел со мной к милиционеру, о чем-то с ним сговорился, тот схватил меня на руки и понес. От приблизившейся неизвестности я захлебывался слезами. Могучая фигура отца в широкополой фетровой шляпе, в длинном плаще с плечами, подложенными ватой, уже скрылась из вида. И пока это муля нас догнала, мне показалось, прошла вечность. Об этом случае и еще нескольких ему подобных и напоминает в картине воздушный шар, а его красный цвет говорит сам за себя.

Но истинно символическое значение (о чем свидетельствует и название картины) имеет небольшая плюшевая мартышка, которая почти незаметно лежит под лавочкой. Она отсылает зрителя к одному довольно известному опыту на обезьянах, без знания которого невозможно правильно понять остальное.

Вот краткое описание опыта: животное сидит в клетке, перед ним на выбор — две рукоятки. Если дернуть за первую — бананы сыпятся только в клетку к нему самому. Если дернуть за вторую — бананы сыпятся еще и в клетки к соседям, причем животное-оператор это отлично видит. Результат: две трети обезьян (прошу заметить: квалифицированное большинство!) предпочитали есть в одиночку — на глазах у изумленных сородичей. И только трети приматов нравилось кормить и себя, и других. Наверняка эта треть извлекала из дружного чавканья какое-то дополнительное удовольствие. И оно наверняка способствовало их процессу пищеварения — с этим, видимо, ничего не поделать: уж такова природа меньшинства.