Письма (СИ) - "Старки". Страница 17

— Я подумал, может, у тебя с ним какая-нибудь обратная связь есть? — спрашивает меня Багрон. – Какое-нибудь место, знак, чтобы отвечать на его письма!

— Нет. Никакой обратной связи.

— А в других письмах какие-нибудь подсказки, идеи, адреса, случайно вырвавшиеся?

— Нет. Ничего. Только всё время «прости», «мне плохо», «ты — супер».

— Может, он куда-то водил тебя?

— Только в кино. В Синема-парк, - и киваю в сторону Макса, — это, кстати, ещё одна причина, почему я на тебя думал. Он скупил все места в випе. И кроссовки мне подарил. А это деньги! Вряд ли его мама, воспитатель детского сада, смогла бы безболезненно из домашнего бюджета выделить на меня пять-десять тысяч!

— Деньги у него были свои! — отвечает Макс. — Призовые от боев! Ну и ещё кое-какое баловство.

— Какое? — настаивает Ник.

— В каких-то боях принимал участие. Но это незаконно, он же несовершеннолетний!

— Понятно. Я скажу об этом дяде, — я позже выяснил, что он у него полицейский, опер. — Будем договариваться. Макс, на тебе секция, выспроси всех, мало ли, кто его мог видеть… Вечером пошаримся по клубам. Я завтра в N-ск сгоняю, он говорил, что там у него какой-то друган. Вы, - Ник кивает парням, — завтра отправляйтесь в сады, куда он летом ездил. Вдруг где-то зацепился! Багрон, съезди на юго-запад, в «Бонзу», поспрашивай там…

— А я? — робко вставляю я.

— А ты… шуруй к нему домой. Почитай письма. Вдруг там что-нибудь есть!

— А мне его мама их даст?

— Даст! Она только тебе их и даст! — загадочной фразой закончил раздавать задания Ник.

Парни встали и засобирались уходить. И видимо, не в школу. Я решил, что тоже не пойду. Эрик в коридоре повернулся ко мне:

— Лютик! Ты не дуйся на нас сильно-то. Клянусь, я закончил!

— И баскетбол никуда не запинывай, — вставил своё Багрон. — Независимо, что там с Фарой получится…

— А мне, кстати, приятно, что ты меня вчера самым добрым и симпатичным назвал… — улыбнулся Макс.

— А мне неприятно! — скривил рот Ник. — И ещё раз говорю, подстригись!

***

На звонок мне открыл черноволосый мальчишка лет шести-семи. Вытаращился на меня, а я забуксовал:

— Э-э-э-э-э… Мне бы Рината.

— Мам! — крикнул парень, шире открывая дверь. — Тут Адам пришёл!

Ни фига себе! Он меня знает?

В коридор вышла полноватая женщина лет сорока. Чёрные волосы убраны в узел, прямой нос, голубые глаза, широкие скулы, скорбные носогубные складки. Сходство с Ринатом отдаленное, но есть. Женщина прижимает руки к груди, глаза красные, жалобный разрез рта.

— Здравствуйте, я Адам!

— Да, я знаю… — мягко произнесла она. — Хорошо, что ты зашёл. Нам давно нужно было познакомиться. Я - Анна Сергеевна.

— Собственно, я не понимаю… Ринат обо мне рассказывал вам?

— Очень мало. Из него не вытащишь ничего. Сказал, что друг и всё.

— У него много друзей, а я не совсем друг… Поэтому я не понимаю…

— Проходи к нему в комнату. И поймешь.

Мне показывают дверь боковой комнаты. Обстановка скромная: диван, стол, шкаф. Над диваном висят грамоты, медали, красные и черные боксерские перчатки. На шкафу несколько кубков в виде перчатки и скульптурки боксера. Над столом цветной постер какого-то уродливого чернокожего боксера, натужно улыбающегося на камеру. А рядом с чемпионом еще фотки. Улыбающегося, равнодушного, злящегося, думающего, говорящего, идущего, сидящего меня. Я покраснел.

— Садись, — отодвигает стул Анна Сергеевна, — в столе есть его фотографии и письма. Никита попросил, чтобы я тебе показала… может… это как-то поможет…

Женщина махнула рукой, судорожно вытащила из кармана платок и промокнула глаза.

— Анна Сергеевна, а может, его поискать там, где он прошлой зимой скрывался?

— Туда уже съездили… В первую очередь.

— Извините, что я спрашиваю, а где отец Рината? Может, он у него?

— Нет. Его отец погиб. Давно. Ринат его и не помнит.

— А родственники отца?

— Мы не поддерживаем связи. Они в Уфе живут.

— А по телефону его засечь можно?

— Он его здесь остави-и-и-ил, — опять заплакала мама Рината.

— Мы его найдем! — пообещал я Анне Сергеевне, положив руку на плечо.

Женщина закивала, сжала в ответ мою руку и вышла из комнаты. Я осторожно выдвинул верхний ящик стола, там бардак — скотч, ручки, степлер, диски, проводки и прочая мелочь. Во втором ящике тетрадки по разным предметам и колонна баночек с витаминками. Нижний ящик практически пуст. Легкая стопка листочков. Оно!

Вынимаю и погружаюсь в его мысли. Письма не датированы, хотя по некоторым понятно, когда они были написаны.

«Адам!

Так случилось, что я люблю тебя. Я не сразу это осознал. Сначала не понимал, почему не могу отвести взгляд от твоих золотистых волос, почему стучит сердце, если ты вдруг заговариваешь со мной, почему трудно дышать, когда ты близко. Как вчера, в очереди в буфет, ты навалился на меня и спросил через плечо что-то про цены. Так близко, что я растерялся и не ответил.

Я думал, что заболеваю. А теперь знаю, что заболел. А лекарств нет. То, что советуют, не помогает. Надеюсь, что болезнь не хроническая, не смертельная. Но… она мучительная и стыдная.

Ты не должен знать! Живи легко, без этого ёкания в груди.»

«Адам!

Никогда не задумывался о своей внешности. А теперь сижу и рассматриваю себя в зеркало. Наверное, зеркалу сейчас не поздоровится! Как могла получиться такая морда? Топором кроили! И нос сломан. И губы узкие, кривые. Ни одной красивой черты. Забавно, наверное, я смотрелся бы рядом с тобой: красавица и чудовище.

Ты красив. Ты знаешь это? Как могло получиться такое лицо? Луч солнца обтачивал…

Я тебя люблю.»

«Адам!

Прости, прости, прости… Я был взбешен! Детские мысли скрутили безумца. Если мне так больно, пусть он тоже страдает…

Детские, безумные, глупые… Прости, прости, прости… Конечно, ты не должен страдать! Ты вообще мне ничего не должен! Даже знать…»

«Адам!

Иногда я представляю, как бы ты отреагировал, если бы узнал о моих чувствах? Рассмеялся? Стал бы презирать? Нормальная реакция. Даже одобряю.

Пожалел бы бедного урода? Ненавижу, когда жалеют.

А что если бы ты ответил мне взаимностью? Это самое страшное! Не смей! Извращенцев нельзя поощрять! Вдруг у меня есть шанс прийти в норму? А если ты ответишь «да», то сломаешь меня окончательно, я перестану бороться. Меня не останется. Пожалуй, твоего «да» я боюсь больше, чем «нет»!

Ты сегодня был очень грустный. Это из-за нас? Из-за того, что резинками твое имя выложили в коридоре? Хочешь, я выложу цветами? Или ты просто хочешь, чтобы от тебя отстали? Я не могу! Если не эти прибабахи, то ты совсем меня не заметишь… Я выбросил все презервативы. Таких шуток больше не будет… не грусти.»

«Адам!

Ненавижжжжу тебя сколько ещемне мучаться! Пачему ты не и уходишшш ????? А??? падла

Не уходи кА я безтебя?никак! приду утром в шуолу а тибя нет. Невозможно! Ты мне нужун нужен терпи уж меня

У меня не получается терпеть, вот пью не точтобы лекче! Так же тяжко! но затокогда проблююсь будет хорошо. ы-ы-ы-ы… мой адам! Я завтра тебе все скажу всяко. Пошли все нах… кто мне указ? Люблю и всё. Только вот тынет НАверное»

Нет никаких адресов, явочных квартир, никаких имен и индексов. Все письма о любви: в некоторых он матерится, в некоторых плачет, терзает себя. Терзает меня. Зарекается прекратить любить и тут же расписывается в собственном бессилии.

***

Уже вечером позвонил Ник.

— Ну что? Посмотрел письма?

— Да… но там ничего такого нет.

— А ты их забрал?

— Я не дам вам читать! Это мои письма! Понял?

— Хм… понял.

— А у вас как дела?

— Ничего! В «Бонзе» не появлялся. В других клубах тоже. Да и понедельник же вчера был. Всё было закрыто. Друзья-боксеры тоже ничего не знают.

— У него есть родственники отца в Уфе! Может, он там?

— Интересно! Проверим… Ты подстригся?

— Нет!

— Урод!