Крещендо (СИ) - "Старки". Страница 17

В семь вечера отправился в студию. Май и Женя Перевалов, который тоже был в биологии при происшествии, делали вид, что ничего не случилось. Я тоже старался. Старался критиковать, раздражаться и даже орать на горе-музыкантов, тем более что они тупили пуще прежнего. Май терпел, сжимал зубы. Иногда мне казалось, что он сейчас ка-а-ак треснет мне по башке. Женька, когда все дружно измученные моими репрессиями и капризами (это правда!), пошли курить, по-дружески сказал мне:

— Али! Мой тебе респект за вчерашнее! Только ты это… поосторожней, что ли. А то костей твоих потом не собёрем… Мы уж насмотрелись на тех, кто пытался Маем командовать… И защищать тебя никто не будет… Это я честно предупреждаю! Без обид потом.

Но по башке я так и не получил сегодня. Хотя сделал всё для этого, наперекор предупреждению звукаря. Я бы даже сказал, что я распоясался:

— На хрена ты это пиццикато выдумал, если грабли вместо пальцев! Что ты опять сюсюкаешь? И сфальшивил в повторе запева! Меня слышнее, чем супер-солиста Мая Сюсюкина! Звук открой! А для этого начни с рта, когда поёшь, ширее пасть разевай! Надо было на хор ходить! Жека, фига ли слышно только соло-гитару, че басы-то умерли? Не подклад, а тынц-тынц какой-то! Эсэс, ты хоть какое-то представление о динамике имеешь? Заткни орган перед скрипкой во втором! Что это за мяукание в начале проигрыша? Бяу-у-у, бяу-у-у! Не дожимаешь на каденции, вот и забивает скрипка, ты же сдыхаешь на последней струне! Это что, вы опять курить? Мне опять вас ждать целый час? Блин…

Под конец репетиции я стал замечать, что Май не то чтобы не реагирует на эти мои выступления, он реагирует не так, как должен был. Я в ор, а он лыбится чуть заметно, рожу отворачивает, видимо, чтобы я не заметил его ухмылку. Гад! А когда уже все закончилось и парни допивали пиво (без Мая), он велел им всё тут запереть и повел меня к мотоциклу.

— Едем ко мне? Будешь заниматься на Лидочке своей?

— Едем, — неожиданно тихо после столь бурных воплей сказал я. А Май через паузу, подавая мне шлем, спросил:

— И не боишься, что отомщу?

— За что? — я захлопал ресницами.

— За это шоу, что ты сейчас устроил в студии! — и он тоже захлопал ресницами, копируя меня.

— Я был невменяем!

— В следующий раз, как только на тебя подобная невменяемость накатит, я тебе въебу! Ага! И никто не заступится!

— А-а-а… «въебить» — это что значит сделать? — подавленно спрашиваю я без малейшего намёка на шутку.

— Вот и узнаешь! Поехали!

И мы поехали. Хм, то ли это значит «ударить», то ли «трахнуть»? И то, и другое нежелательно! Лучше бы о другом думал по дороге…

С Лидочкой поздоровался сдержанно, чтобы ублюдка не нервировать. Григ сегодня не фаворит, нот нет с собой! Однако вчерашние три пассажа я прошел три раза по памяти! Звучит колоритнее! Лучше, чем на ученической (на Каприске-Лариске, у той скрипки тоже свое имя есть).

— Что тебе сегодня сыграть? — уже привычно спрашиваю я Мая.

— Давай что-нибудь энергичнее, агрессивнее что ли?

— Могу токкату и фугу ре-минор Баха, только фугу не всю… Я в программе это не играл, на фуге штрихи отрабатывал…

— На скрипке штрихов больше, чем на гитаре?

— Не знаю… Я же гитарой не занимался… Итак, Бах И Эс! Авторство оспаривается.

Я вскидываю смычок. И сразу форте две параллельные октавы. Мощь! Делаю мягкий обрыв! И в мино-о-о-р… Скрипка забеспокоилась, занервничала, смычок залетал спикатто, и в ми-и-и-инор… Очень красивая токката, жаль, что маленькая! До фуги с ля минор я знаю отлично. А потом все сложно. Полифонию нужно зубрить долго, да и аппликатура очень сложная, быстрая, интервалы коротки. Поэтому играю медленнее, чем нужно. Пару раз ушёл от основной темы, интермедию сыграл всю, а вот среднюю часть безбожно укоротил (просто не знаю!), вернулся в ре-минор и повторил токкату. На скрипке все равно звучит более ярко, чем на органе, там какофония, а здесь мелодия. Красиво, несмотря на мой непрофессионализм! Минор, а звучит патетически торжественно и даже жизнеутверждающе.

Май в этот раз не скрывался за волосами и не отворачивался к окну. Но рот открыт и брови подняты. А еще рука в неестественном положении, застыла, поднятая, и удерживает пальцем мочку уха. После паузы Май шумно выдохнул. Не дышал, что ли?

— Хватит на сегодня репетиций!

— Я играл всего пятнадцать минут! — возмущаюсь я.

— Да, сегодня так!

— Блин, – я расстроено и бережно кладу Лидочку на стол. — Ладно, тогда я поеду домой, вызови мне такси, а то с тобой страшно ехать!

— Стоять! — выкрикивает Май. — Во-первых, никакого такси, я тебя увезу, ничего с тобой не случится! Во-вторых, расплачивайся!

— Ты так ужасно водишь, что я… Расплачиваться? — я сник и повесил голову, надежда удрать была глупой.

— Иди сюда! — приказывает он.

— К тебе?

— Не выёживайся только, ближе… ближе-е-е!

Когда я совсем близко к нему, он вдруг толкает меня, и я лечу спиной на пухлый чёрный матрац.

— Мне так больше нравится! – заявляет он и присаживается рядом, перекрывает мою грудь собой, прижимает и целует. Нет! Нет! Это мне не нравится! Его губы слишком командуют! Он гад! Язык слишком мокрый! Мне не нравится! Мне не нравится, когда так нежно! Мне не нравится, когда так нагло! Мне не нравится, когда так хорошо! Я просто потерплю. Дурацкие майские руки, куда вы лезете! Где вы шарите! М-м-м… мне не нравится! Боже! Урод! Мне… не нравится. Нет! Сопротивляйся! Надо рот закрыть. Надо стиснуть зубы! Ну и язык! Наглый, не трогай мой язычок! Зубами за мою губу? Она не вытянется? Мне не нравится… м-м-м… вот, гад! Это такой один поцелуй? От рта до уха? Наглец. Это уже пять, шесть, семь, восемь… ммм. А это тоже поцелуй? Волшебно! Блин, заныло всё, запорхало примитивной мелодией фуги в сплошную полифонию в низу живота. И пальцы его пиццикато выделывают под рубашкой… Делаю усилие, пробиваюсь сквозь туман и вялость:

— Всё! Хватит! Я заплатил! Остановись!

— Упрямая мышатина! — шепчет мне в губы. — Тебе же понравилось? Давай повторим!

— Нет! Не понравилось.

— Хи-хи-хи… Что же ты отвечал тогда?

— Я отвечал? Слазь с меня! Я вообще безответный.

— А у тебя сейчас глаза косят. Ты косой мышонок!

— А ты еще ближе пододвинь лицо, так вообще бедные мои глазки вывихнутся! Или ты их носярой своим выткнешь! Эй… Всё! Я же считаю! Это уже четырнадцать.

— Чего четырнадцать?

— Поцелуев! А требовался один!

— Наоборот, недостача! Пятнадцать минут репетиции, значит… — и опять присасывается к губам. Мне нравится! Черт! Придурок!

— Теперь всё? — спрашиваю я независимым тоном, что в моём положении под ним, конечно, смешно.

— От тебя пахнет кашкой на молочке!

— А от тебя куревом. Быстро слез!

— С ума сойти, он еще и распоряжается! — удивляется Май и, наконец, слазит. — Я честный и благородный. В последнее время… Поехали!

И мы поехали. Уже перед домом, когда я снял шлем, Май повелел:

— Мышь! Я тут глупость однажды тебе сказал… Не вздумай самостоятельными изысканиями заниматься! Сравнивать меня с кем-то! Просто поверь, что я целуюсь лучше других! Если узнаю, что с кем-нибудь лизался, даже с целью повышения квалификации, убью! Причём не Лидочку, а именно тебя!

— А ты не узнаешь! Я без свидетелей попробую…

— С плюшевым мишкой? Только он не выдаст твои мышачьи тайны. С ним разрешаю. Целуйся! И ещё… до концерта уже шестнадцать дней осталось.

И мне расхотелось шутить дальше. Потопал домой. Буду губы отмачивать в холодной воде, а то как губошлепка после того, как расплатился!

Комментарий к 8.

========== 9. ==========

На большой перемене в столовой (черт, опять рис с рыбной котлетой!) сзади появляется Май со своей порцией и громко говорит Пашке Криницину, который со мной рядом сидит:

— А ну-ка сгинь куда-нибудь!

Пашка вжал голову в позвоночник и испарился. Май занимает табуретку рядом:

— Опять рис не жрёшь?

— Не жру! Чего тебе?