Черный принц - Демина Карина. Страница 102
Обед, который принес Освальд. Кажется, он догадался о том, чем занимается Таннис, но отбирать шпильки не стал. Бросил:
— Развлекайся, только… я ведь предупредил.
Предупредил. И страх заставляет отступать от двери, но тут же вернуться.
Кейрен, бестолочь синехвостая… зачем он полез… невезучий… оба они невезучие, поэтому, должно быть, и сошлись… а теперь как?
Как-нибудь.
Ужин на двоих, Освальд рассеян, задумчив.
— Что случилось? — Таннис заставляет себя есть, хотя от запаха еды ее мутит. Но силы нужны.
— Мама умирает.
Едва не сказала, что мама его давным-давно умерла, но смолчала. К чему злить?
— Мне жаль.
— Неужели? — Он подхватил с тарелки кусок хлеба, принялся мять в пальцах, зло, с непонятным остервенением. — Мне казалось, что ты считаешь ее сумасшедшей старухой!
— Считаю.
Ложь он тоже наловчился чувствовать.
— Она и есть сумасшедшая старуха, но ты же ее любишь.
— Люблю.
— Почему, Войтех? — Ей не хочется сегодня называть его тем, другим именем, которое его изуродовало, и он принимает правила игры.
— Почему… к слову, удивительно, но всех волнует именно этот вопрос. Почему я делаю одно, но не делаю другого. Почему люблю. Или не люблю…
Шарик из хлебного мякиша выпал.
— Наверное, потому, что она была человеком, который отнесся ко мне по-человечески. — Он откинулся в кресле. — Представь, что она почувствовала, узнав о смерти родного сына… нет, Тедди не стал ей говорить…
— Он умер…
— Вместо меня, Таннис. Кого-то должны были повесить, и Тедди показалось забавным… у него было специфическое чувство юмора.
Псих. И Ульне не лучше. Безумная семейка, которая свела с ума и Войтеха.
— И вот он привел меня в этот дом… знаешь, в первые дни я боялся, что вот сейчас меня выставят прочь. Нет, боялся — не то слово… мне было куда идти и чем заняться, но… Шеффолк-холл… ты его не слышишь, да?
Слышит. Скрипы и стоны. Шарканье ног старика, который бродит по полупустым коридорам с канделябром в руках. Голубей за окном и голос старого запущенного сада, вой собак, треск огня в камине… безумное хихиканье Марты и щелканье четок его, Освальда, жены.
— Ты слышишь не то, — сказал Освальд, наклоняясь. — И видишь не то.
— А что надо?
Белое лицо, худое. И есть — не ест. Он и за общим-то столом ел мало…
— Хочешь? — Таннис подвинула свою тарелку, на которой осталась половина мясного рулета, и фасоль вареная, и еще что-то с виду похожее на жеваную бумагу.
— Нет, малявка. Мне… приходится соблюдать диету. А ты ешь. Тебе сейчас нужно.
Как он может быть таким… разным?
— Я… я словно бы домой вернулся, понимаешь? Я точно знаю, кто мои родители. Я прекрасно помню свое детство и отцовскую лавку. Гимназию вот. Я никогда не бывал в Шеффолк-холле, я не имел на него прав, но стоило оказаться здесь, и… я вернулся домой. Я видел этот дом иным. Не старой развалиной… Тедди называл его мавзолеем, а Шеффолк-холл — крепость. Он вырос над рекой, когда еще не было города… и первый король родился здесь. И здесь же принял корону, украшенную шестью алмазами по числу земель, отошедших под руку его. Он был сильным воином… он правил здесь.
Сказка, которая для Войтеха была реальна. И он, глядя на Таннис, видел не ее, а… короля?
Или королеву?
— От той первой крепости осталась лишь часть фундамента. Но представь, что было время…
Он улыбался. И выглядел таким счастливым…
— …стоял трон, не золотой, но позолоченный… и круглый стол для рыцарей, за которым все были равны.
— Это сказки, Войтех.
— Сказки. — Он сжал ее руку. Холодная ладонь, шершавая от сыпи. Бляшки стали крупнее, они выступали над кожей белыми рисовыми зернами, намертво к ней присохшими. — Время людей… но я слышу его, Таннис. Дом помнит. И я с ним. Королей… Королев… потом, позже, когда построили королевскую резиденцию, Шеффолк-холл стал тюрьмой.
В это Таннис охотно верила. Тюрьма и есть, с узкими окнами, с холодными стенами.
— А потом в эту тюрьму сослали королеву… нет, уже не королеву — герцогиню Шеффолк. — Он зажмурился и попросил: — Отодвинь свечу, пожалуйста.
Просьбу Таннис исполнила. Подсвечник отправился на каминную полку, она же, вернувшись, взяла Войтеха за руку и разжала сведенные пальцы.
— Тебе нужен врач.
— У меня есть… у меня есть с полдюжины докторов, но все они на редкость единодушны. Лет десять-пятнадцать при хорошем прогнозе… пятнадцать лет — это много. И мало. Я должен успеть.
Он открыл глаза. Белые, с черным рисунком сосудов, с расплывшимся зрачком.
— Но мы ведь не обо мне говорили, о маме. Родная, ты ведь помнишь, она никогда особо не думала обо мне… даже раньше, когда… я был рад, что меня не гонят. Ульне сторонилась меня, я — ее… и Марта еще, худая, напоминавшая бродячую собаку… она глуповата, но я к ней привык. Так вот, Марта ходила по пятам, следила, чтобы я не украл чего-нибудь. А мне сама мысль о том, что из Шеффолк-холла можно вынести что-то, казалась кощунством. Здесь каждая вещь особая, с историей…
Таннис слушала. Держала за руку, холодную, с набрякшей кожей, с синеватыми мягкими ногтями. И Войтех, глянув на них, усмехнулся.
— А однажды у меня случился приступ… тогда они часто бывали. Я пытался увидеть солнце. Ты не представляешь, как я мечтал его увидеть, и… помню, что было очень больно, что почти ослеп, что… помню Ульне и то, как она уговаривала меня успокоиться.
Пальцы сжались.
— Я ведь считал себя сильным, взрослым… циничным… хладнокровный убийца. — Он рассмеялся, удивляясь собственному такому заблуждению. — И ведь и вправду убивал без особых терзаний… как работа. Кто-то навоз убирает, кто-то — людей… я как-то не слишком задумывался, за что их приговорили. Тедди приказал, я сделал. А она меня пожалела. Никто и никогда… ты вот только могла…
— Могла.
— Но ты считала меня сильным, и как мне было обмануть? Приходилось соответствовать… я после того раза заболел. Неделю был полуслепым. Приходил Тедди… смутно помню, в горячке валялся. Точно знаю, он садился рядом… Тедди в кармане носил медный шарик на цепочке. Говорил — игрушка, а шариком голову легко проломить. Этот шарик мотался перед глазами, точно маятник, а я все гадал, больно это будет или нет.
— Зачем ему тебя убивать?
— Не «зачем», — поправил Войтех. — За что. За слабость, Таннис. За то, что я обманул его ожидания. Если бы доктор сказал, что я не поправлюсь, мы бы с тобой не разговаривали. Но мне дали очередной шанс, и я им воспользовался. А Ульне читала мне сказки. Ее об этом никто не просил, но она… истории про псов… и про то, каким был мир до них… про Шеффолк-холл… про королей и королев… ты знаешь, что трижды на троне сидели женщины?
Он высвободил руку и поднес к глазам.
— Мы с ней одной крови, Таннис. И поэтому мне сейчас больно.
— Не только тебе.
Войтех поморщился.
— Твой щенок жив.
— И хочешь сказать, что оставишь его живым? Не отворачивайся!
Он потянулся к бронзовому низкому чайнику, древнему, как сам Шеффолк-холл. Бронза покрылась патиной, а шлифованные аметисты заросли гарью.
Войтех поставил чайник на ладонь.
— Ты знаешь ответ.
— Послушай. — Таннис встала.
— Сядь.
Села. И все-таки встала, не способная больше молчать.
— Остановись. Пожалуйста, остановись. Не сходи с ума, ты еще…
— Что, Таннис?
— Отпусти его… нас… и он будет молчать. Даст слово, а Кейрен слово держит. Вы договоритесь…
— Договоримся? — Он водил мизинцем по узорам на бронзе. — Мы договоримся, и твой дружок меня отпустит, если я не трону город, так? Он наступит лапой себе на горло, позабыв о прошлогодних взрывах?
— Все равно доказать, что они — твоих рук дело, не выйдет.
— Не выйдет, — эхом отозвался Войтех. — И все сложится замечательно… я останусь герцогом…
— Ты меня спрашиваешь? Я не собираюсь свидетельствовать против тебя, если ты об этом.
— Спасибо.
— Не за что. — Таннис встала за креслом, опираясь на резную его спинку. — Пожалуйста, ты же понимаешь, что я говорю правду.