Монах - Щепетнов Евгений Владимирович. Страница 47
Настена весело бегала вокруг, отлавливаемая ругающейся матерью — упадет, нос разобьет… Андрей смотрел на них и опустошенно думал о том, как несправедлива жизнь…
Ночь упала быстро, Андрей отказался спать в фургоне и остался у костра, глядя на языки пламени, потом закрыл глаза и засопел, будто крепко спит.
Дождавшись, когда в фургоне тоже засопели и захрапели, он легко поднялся, ушел в сторону от лагеря, сбросил одежду и, свернув ее в тугой комок и уложив под куст шиповника, перекинулся в Зверя.
Зверь понюхал воздух, пахнущий дымом и полевыми цветами, встряхнулся и стелющимся галопом помчался туда, откуда они приехали…
ГЛАВА 10
Зайцы прыскали из-под ног, взлетали тетерева, разлетались в стороны лесные цветы-колокольчики и брызгала роса с листьев ландышей — Зверь несся с огромной скоростью, легко уворачиваясь от торчащих сучков, веток и колючих кустов, растущих между деревьями.
Выскочив на открытое пространство, он разогнался по полной — оборотень легко преодолевал больше ста километров в час и мог с такой скоростью бежать сутками, в отличие от своего земного собрата — гепарда.
Деревенька, с дымами из труб и запахом свежего хлеба, открылась как-то внезапно, когда он взбежал на бугор — все было идиллично, все было красиво…
Зверь пустился вниз и, сделав широкую дугу, зашел со стороны пруда, пробежал через огород и оказался под окнами самого богатого дома в деревне — деревянного, двухэтажного, на первом этаже которого была лавка с вывеской «Товары для крестьян», как будто кроме них еще кто-то мог тут что-то купить. Дворянами тут и не пахло, а проезжие купцы вряд ли заглянут в эту деревушку, чтобы восполнить свои запасы хоть чем-нибудь из этой убогой лавки.
Во дворе истошно залаяли собаки. Почуяв Зверя, они рвались с цепи либо визжали, спрятавшись в конуре. Собаки всегда видят и ощущают много больше, чем люди…
— Иди посмотри, что там во дворе. Может, залез кто? Собаки разоряются, спать не дают! — сказал женский голос, и ему ответил мужской:
— Небось Аграфкины щенки опять по улице бегают, поймаю — выпорю!
— Да чего тебе дались Аграфкины дети? Что ты ее все стараешься обидеть? Глаз положил на нее, что ли, да не дала? Ух, скотина ты старая! Всю жизнь на сторону смотришь, кобелина проклятый! Всю жизнь мне сломал, хороняка! Правильно мне мама говорила — не ходи за этого придурка, а я-то дура: «Он красавец, вон какой нарядный да важный!» Сто раз кляла себя, что за такого выродка вышла… Людей стыдно, они со мной разговаривать перестали из-за тебя! А меня все любили, и мать мою, и отца! А ты, скот, даже детей мне сделать не смог, таскался по шлюхам, пока заразу не подцепил! И никуда от тебя не деться! — Женщина заплакала, но почти сразу утихла, видимо, накрылась одеялом с головой.
— Дура ты! Дура и есть! Твои глупые родители нищими жили, нищими и померли! Уважа-а-али их! На хрен нужно такое уважение, когда нищие? А я богаче всех! И тебя из милости держу! Давно прогнать надо было — видать, дело не во мне, а в тебе, что зачать не смогла! А то, что соседи рожу воротят, зато они все у меня в долгу! Вот так всех держу! Щас пойду прибью этого Аграфкина сучонка, имею право — он на мой двор залез!
— Опомнись, Симор! Что ты творишь?! Не трогай пацанов!
Послышался звонкий удар и плач женщины.
— Будешь, сука, мне противоречить?! Убью, нищебродка! Выгоню на улицу в чем есть и молодую возьму! Живешь из моей милости, еще и языком треплешь! Днями выгоню суку, надоела!
По комнате затопали, и во двор вышел староста, в армяке, накинутом на плечи, и с дубинкой в руках. Он крутил головой, пытаясь разглядеть в темноте шустрого мальчишку, который, как ему представилось, залез в его двор.
Мальчишку обнаружить не удалось, и староста, пожав плечами, уже собрался идти обратно в дом, когда увидел горящие желтые глаза, приближающиеся к нему совершенно безмолвно и тихо, как смерть…
Симор успел только тоненько завизжать, когда когтистая лапа снесла ему полголовы, вырвав глаз, ухо, оторвав щеку, обнажив черные гнилые зубы… еще удар, и староста как подрубленный упал со сломанной шеей и затих.
Зверь подошел, понюхал и фыркнул — пахло дерьмом, староста обделался перед смертью.
Зверь прошелся по двору, заглянул в будку — собака забилась в угол и тоненько заверещала, понимая, что смерть ее пришла. Однако оборотень собаку не тронул и только приподнял верхнюю губу в страшном оскале, который у собак означает удовольствие, а еще — предупреждение противнику.
Оборотень с места перемахнул двухметровый забор и пустился по улице, принюхиваясь к следам — их было много, очень много, как будто запахи слились в клубок, и различить, где один, а где другой, было трудно.
Оборотень подбежал к темной хате Аграфы, и тут уже четко уловил запахи оружия, смазанного маслом, и кожи, пропотевшей под доспехами, а также легкий аромат каких-то благовоний, которыми, как Андрей уловил при общении, пахло от мытаря.
Зверь четко взял след и помчался за уехавшим по тракту чиновником туда, куда он направился после того, как посетил Аграфу. Оборотень, великолепная живая машина, несся с огромной скоростью, благо, что из-за позднего времени на дороге никого не было и никто не мог ему помешать проглатывать километры, как раллийной машине.
Запах висел в воздухе — не было ни ветерка, ни дождя, которые могли смыть и развеять эти молекулы вещества, улавливаемые чутким носом Зверя так, будто он читал книгу при ярком свете фонаря.
Пробежав километров двадцать, он оказался у постоялого двора, стоящего чуть в стороне от дороги, возле ручья, — Андрей и его спутники ночевали там недавно, и он знал, что в это время суток двери гостиницы накрепко закрываются, а двери номеров оборудованы засовами и сделаны из прочного дуба, способного долго противостоять даже тарану.
Зверь уселся на задние лапы и задумался о том, как ему проникнуть внутрь. Его желтые глаза внимательно сканировали окрестности, отмечая: кусты — укрытие, двор — ауры животных, сторожей, охранников, деревья у крыльца — перескочить с них в окно?
Прыгнул с места и понесся ко двору заезжей, к стойлам, где находились лошади.
Собаки почуяли приближение Зверя и истерически залаяли, а в конюшне начали бить копытом лошади, разбуженные шумом, — животные чутко чувствуют опасность.
Зверь посмотрел направо, налево и с разгону заскочил на высокую крышу конюшни, где и застыл как изваяние под неверным светом луны, выглянувшей из-за тучки.
Мягко сделав несколько шагов, принюхался и спрыгнул вниз, возле фургонов, застыв, прижавшись к земле, как кот, скрадывающий мышь.
Из фургона выглянул заспанный охранник, чтобы посмотреть на источник переполоха, ничего не заметил, соскочил на землю и пошел вокруг повозки. Заглянул под днище и замер, глядя в светящиеся глаза Зверя.
Удар! — человек упал как подкошенный, оглушенный ударом лапы.
Андрей перекинулся в человека, положил руку охраннику на шею, кивнул: пульс есть, сработано четко — нокаут закрытой лапой, без когтей.
Быстро стащил с человека штаны, рубаху, сапоги, оделся и встал на ноги, потом прошел в конюшню и стал открывать денники, пробежав по длинному ряду стойл.
Их было десятка два, и, пока Андрей гремел засовами, в конюшню вошел конюх с фонарем в руке, видимо решивший проверить, отчего волнуются животные.
Завидев человека, наводившего в его хозяйстве беспорядок, конюх возмущенно крикнул:
— Эй, ты что делаешь?! Ты с ума сошел, что ли?!
Больше ничего он сказать не успел, сбитый с ног жилистым кулаком и уложенный на кипу сена в пустом стойле.
Андрей подумал: «Пожар, что ли, устроить? Нет, хозяин-то трактира ни при чем… да и парень может погибнуть… по-другому сделаю!»
Он схватил кнут и стал выгонять из стойл лошадей, нервно бьющих копытами и косящих глазом. После нескольких ударов кнутом животные вообще пришли в бешенство и рванули наружу, громыхая подковами по деревянному настилу.