Океан безмолвия - Миллэй Катя. Страница 31

Не только я изменилась. В нашей семье все стали другими. Жаль, что я ничего не могу исправить, дать им то, что, как они считали, было им возвращено в тот день, когда меня нашли живой, а не мертвой. Кто знает, какими мы были бы теперь, если б мама увидела, как я исчезаю на ее глазах. Она потеряла бы свою дочурку в любом случае, только позже и не сразу. Не так, как это случилось – в один миг. Даже если бы все произошло по-другому, детская часть моего существа все равно бы исчезла. Незаметно. Со временем. Просто я повзрослела слишком быстро. Мгновенно.

А она еще не была готова попрощаться с тем ребенком, каким я была.

Меня спасает появление брата, Ашера, бегом спускающегося по лестнице. Он на год младше меня, но фута на два выше. Он стискивает меня в своих объятиях и приподнимает от пола. Ему раз пятьдесят напоминали, что мне не нравится, когда ко мне прикасаются, но либо он не удосужился прочитать памятку, либо ему на это плевать. В том, что касается меня, он отказывается следовать каким-либо правилам и соблюдать установленные ограничения. Родителей это расстраивает, а меня он злит, как только может злить брат. Ашер не цацкается со мной, и ему это сходит с рук. Только ему я разрешаю переходить грань дозволенного. Он не боится потерять меня, поскольку знает, что я и так уже отдалилась, дальше некуда, от всех и от него тоже, и считает, что ему просто нечего терять.

До приема у психотерапевта еще час. Ашер говорит, что отвезет меня. Я и сама могу доехать, но прием назначен на половину четвертого, а в моей практике это – час, когда из щелей выползает всякая нечисть. Так что от компании я не откажусь, тем более что соскучилась по брату. Ашер, конечно, младше меня, но, по-моему, таковым себя не осознает. Ради меня он земной шар перевернул бы, если б это помогло, но, поскольку такие усилия ни к чему бы не привели, он чувствует себя неудачником.

По дороге Ашер развлекает меня рассказами о школе. Он в одиннадцатом классе, среди учеников пользуется авторитетом. Бейсбол, в отличие от музыки, обеспечивает популярность. Ашер встречается с девчонкой по имени Аддисон. Мне хочется сообщить ему, что ее имя, к сожалению, означает «сын Адама». Думаю, на его отношение к ней это никак не повлияет, ибо, по словам Ашера, она красотка, хотя, подозреваю, он не все мне рассказал. Он, конечно, имеет право говорить что угодно, дабы спасти свой престиж, но, зная Ашера, могу с уверенностью сказать, что девушка должна обладать более существенными достоинствами, чем просто красивая внешность, чтобы поддерживать в нем интерес к себе. Зря он беспокоится. Если он с ней ошибся, дебилом я его не назову. На свете и без него дебилов хватает. И я рада, что мой брат не принадлежит к их числу. В этом году у него два предмета по программе повышенной сложности, на два больше, чем у меня; через несколько недель он сдает итоговый экзамен, результаты которого будут направлены в вуз, выбранный им для поступления, поэтому он сейчас в запарке, зубрит, как ошалелый, и мне предложено, если я пожелаю, помочь ему в подготовке к тесту. Не знаю, в чем должна заключаться моя помощь, но мое молчание явно будет помехой, так что, полагаю, ему придется справляться самому. За пятнадцать минут езды я получила полное представление о том, что происходило в последние семь недель в незатейливом мире Ашера Уорда. Недаром его имя означает «счастливый».

И вот я на приеме у психотерапевта. Покорно высиживаю весь сеанс, хотя и молча. Исключительно с той целью, чтобы меня не доставали. Я не уверена, что есть какая-то польза от нерегулярных посещений психотерапевта, но мой приход к врачу всем демонстрирует, что я стараюсь вылечиться. Я не стараюсь. Хожу лишь для того, чтобы меня оставили в покое.

Я – специалист по всем методам психотерапии. Одно мне не удается: сделать так, чтобы хотя бы один из них подействовал на меня. Родители приставили ко мне психотерапевта, еще когда я лежала в больнице. А как еще помочь пятнадцатилетней дочери, которую дьявол прибрал к себе, а загробный мир отторгнул?

Я довольно давно общаюсь с психотерапевтами и знаю, что в случившемся моей вины нет. Я не сделала ничего такого, чтобы накликать на себя беду или заслужить наказание. Но от этого мне только хуже. Может, мне и не в чем себя винить, но, когда тебе твердят, что ты стала жертвой случайности, вывод получается такой: что бы ты ни сделала, это не имеет значения. Не важно, что ты все делаешь правильно – правильно одеваешься, ведешь себя прилично, следуешь нормам, – зло все равно тебя найдет. Зло находчиво и изобретательно.

В тот день, когда зло нашло меня, на мне была шелковая розовая блузка с перламутровыми пуговицами и отделанная кружевом белая юбка до колен. Я шла в школу записывать сонату Гайдна для прослушивания в консерватории. Самое обидное то, что мне это даже не было нужно. Соната уже была записана, наряду с этюдом Шопена, прелюдией и фугой Баха. Но исполнением сонаты я была не очень довольна и решила заново перезаписать ее. Может быть, если бы я закрыла тогда глаза на маленькие недостатки, теперь мне не пришлось бы жить с большими.

В любом случае я не совершала ничего предосудительного. Я шла открыто, при свете дня, не кралась вдоль забора в темноте. Не прогуливала школу, не сбегала с уроков. Я шла именно туда, куда должна была идти, точно в то время, в какое полагалось. Тот тип преследовал не меня конкретно. Он даже не знал, кто я такая.

Мне говорят, это была случайность, чтобы я не чувствовала себя виноватой. А я слышу совсем другое: от меня ничего не зависит. А если я не властна над обстоятельствами, значит, я бессильна. Лучше уж быть виноватой.

Я посещала и сеансы групповой психотерапии, но возненавидела их еще до того, как перестала разговаривать. Никогда не понимала, с какой стати рассказы других людей о своих несчастьях должны вдруг притупить мою собственную душевную боль. Все сидят кружком и жалуются на свою несчастную долю. Может, я просто не садистка. Я не нахожу утешения в том, что другие столь же изуродованы и искалечены, душевно и физически, как и я. Как можно чувствовать себя в безопасности, видя вокруг себя столько жертв насилия? Кроме мучений, это ничего не приносит, а мне и своего горя хватает.

К тому же участники группы начинают относиться к тебе враждебно, если ты не делишься с ними своими бедами. Ты как будто крадешь чужую боль – берешь, ничего не отдавая взамен. На меня смотрели, как на воровку. Однажды некая блондинка по имени Эста – значение ее имени мне так и не удалось найти; могу лишь сказать, что в испанском языке это слово означает «это», – заявила мне, что я должна «участвовать, как все: смириться либо заткнуться». Я не представляла, как реагировать, но подумала, что стоит заговорить хотя бы для того, чтобы спросить у нее, чем она обкурилась. Потом я узнала, что ее пырнула ножом собственная мать, и мне расхотелось ее высмеивать.

Мне приходилось слушать об изнасилованиях, о пулевых ранениях и преступлениях, совершенных на почве ненависти, о людях, которые знали своих обидчиков и которые не знали, о людях, чьи обидчики были наказаны, и о тех, чьи обидчики наказаны не были. Такие истории не исцеляют душу. Если, по мнению психотерапевтов, я должна почувствовать себя лучше, слушая рассказы о чужих кошмарах, я предпочту оставаться в своем нынешнем дерьмовом состоянии духа. И вряд ли мне полегчает, если я стану рассказывать кому-то о своем собственном кошмаре. Тем более что мне вроде и нечего рассказывать.

И так было каждую неделю. Я садилась в круг вместе с группой, и кучка людей, переживших не меньше моего, смотрела на меня так, будто я проникла в их клуб, не заплатив за вход. И мне хотелось крикнуть им, что я заплатила сполна, как и все в этой комнате, просто не считаю нужным размахивать своим чеком.

Сегодня мой психотерапевт говорит со мной не о чувстве вины. Она говорит о речевом общении. Увы, я слушаю ее краем уха – по большей части думаю, как усовершенствовать свой бисквитный торт и технику кикбоксинга.

По дороге домой слышу то, что ждала услышать.