Что я сделала ради любви - Филлипс Сьюзен Элизабет. Страница 67

Чаз с самодовольным видом сложила руки на груди:

– Я, например, знаю, что Бекки наконец вчера заговорила с тобой.

– Она хотела, чтобы я посмотрел ее компьютер, вот и все, – отмахнулся Эрон.

– Ты такой болван! Не знаю, почему трачу на тебя время!

Джорджи знала, но была не настолько глупа, чтобы разъяснить обоим, что Чаз была прирожденным воспитателем и нянькой.

Когда с сандвичем было почти покончено, Джорджи заставила Чаз спуститься вниз и посмотреть, чем занят отец. Эрон решил сменить масло в машине, а Джорджи вернулась к своему занятию. Прошел час.

– Можно войти?

Джорджи растерянно обернулась. В дверях стоял отец – в серых шортах и светло-голубой тенниске. Она машинально отметила, что ему нужно подстричься.

Он кивком показал на компьютер:

– Что ты делаешь?

Сейчас он наверняка скажет какую-нибудь гадость… но она все равно призналась:

– Новое хобби. Я снимаю фильм.

Молчание отца лишало ее равновесия. Джорджи растерянно подвигала компьютерной мышкой.

– Хобби может иметь каждый, – бросила она, вскинув подбородок. – Я купила монтажное оборудование. Просто так, для забавы.

Отец рассеянно пригладил волосы.

– Понятно.

– Я что-то не так сделала?

– Нет. Просто я удивлен.

Он удивлялся, что идея не исходила от него? И снова комнату наполнила напряженная тишина. Джорджи заставила себя сесть прямее.

– Пап, я знаю, ты не одобряешь моих методов, ни я не собираюсь больше обсуждать их с тобой.

Отец переступил с ноги на ногу и кивнул.

– Я… просто хотел спросить: не знаешь, где в гостевом домике находится распределительный щит? Случилось короткое замыкание. И я не хочу без спроса шарить в доме.

– Распределительный щит?

– Не важно. Узнаю у Чаз.

Шаги отца замерли в коридоре.

Джорджи уставилась на дверной проем. Он так странно вел себя с того дня, как обрызгал ее в бассейне. Нужно поговорить с ним по душам. Но разве она не пыталась это сделать? Пыталась. Год за годом. И терпела поражение.

Она повернулась к монитору. У отца верный глаз. Жаль, что она не показала ему отснятый материал. Только ей нужна поддержка, а не критика. Если бы только они могли… немного расслабиться и вести себя как отец и дочь.

И снова легким облачком промелькнули воспоминания.

Маленькая убогая комнатенка… уродливый золотистый ковер… разбросанные повсюду книги… Родители танцуют какой-то быстрый танец… и вдруг начинают щекотать друг друга. Гоняются друг за другом по комнате. Отец прыгает через стул. Мать хватает Джорджи в объятия.

«И что теперь будешь делать, громила? Малышка у меня!»

Все трое с хохотом валятся на пол.

Отец не ужинал дома, и Джорджи не могла спросить его, была ли в действительности та сцена или она все придумала. Хотя, возможно, это ни к чему бы не привело, поскольку отец, как правило, старался не отвечать на вопросы о прошлом. Нужно отдать ему должное: он никогда дурного слова не сказал о жене, хотя становилось все более очевидным, что их брак был ошибкой.

Наутро она проснулась от страха. Нервы были натянуты до предела. До вечеринки осталась неделя. Отец переехал к ним. Впереди были пробы на самую важную роль в ее карьере – роль, которую, по общему мнению, ей ни за что не сыграть. А теперь, заключив договор на постановку, фиктивный муж вполне мог решить, что не нуждается в ее пятидесяти тысячах в месяц, и потребует развода. Прыщ, вскочивший на лбу, был почти облегчением – небольшая проблема, которая вскоре разрешится.

Остаток утра Джорджи провела в салоне, где ей мелировали волосы и подкорректировали брови. Вернувшись домой, она не находила себе места. Слишком волновалась, чтобы сосредоточиться на подготовке к пробам. Пришлось вооружиться камерой и удрать от папарацци в «Сэнти-Элли» [23], чтобы взять интервью у женщин, продававших копии дизайнерских платьев.

Отца Джорджи не видела все утро, но он появился, как раз когда она спускалась вниз. Сунув руки в карман, он позвенел ключами.

– Хочешь пойти в кино?

– То есть в кинотеатр?

– Развлечемся немного.

Эти слова в его устах прозвучали как-то странно.

– Вряд ли.

– В таком случае, может быть, ленч?

Нужно поскорее покончить с этой неприятной беседой. Джорджи поправила сумку на плече.

– Тебе не обязательно быть таким вежливым. Это меня нервирует. Давай выкладывай все, что у тебя на уме: что я дерьмовая, неблагодарная дочь. Что я ни черта не понимаю в бизнесе. Что я…

– Ты не дерьмовая и не неблагодарная дочь, и больше мне нечего сказать. Я просто подумал, что мы могли бы куда-нибудь пойти. Ничего, в другой раз. У меня все равно дела.

Он вышел на крыльцо.

Джорджи, удивленно покачав головой, последовала за ним.

Ей всегда нравилось большое крытое крыльцо дома Брэма, с полом из бело-голубых изразцов и аркадой из скрученных лепных колонн. Пурпурная бугенвиллея образовала тенистую ширму на одном конце, а Чаз недавно добавила еще несколько терракотовых горшков, резную мексиканскую скамью и такой же деревянный стул.

– Пап, подожди!

Сама не зная почему, Джорджи сунула руку в сумку.

Вопросительное выражение его лица сменилось подозрительным, особенно когда она вытащила камеру и отложила сумку.

– Я видела сон… нет, не совсем сон, скорее воспоминание.

Камера была ее щитом. Ее защитой. Джорджи подняла ее к глазам и включила.

– Воспоминание о том, как вы с мамой танцевали и поддразнивали друг друга. Ты перепрыгнул через стул. Мы все смеялись и были… счастливы. – Она подошла ближе. – Иногда меня одолевают подобные воспоминания… Я это все придумала, верно?

– Выключи камеру.

Джорджи ударилась об острый угол скамьи, поморщилась, но снимать не перестала.

– Я все придумала, чтобы скрыть от себя правду, которую не хочу слышать.

– Джорджи, не нужно…

– Я умею считать.

Она обошла скамью и направила на отца объектив.

– Я знаю, ты женился на ней только потому, что она ждала ребенка. И ненавидел каждую минуту этого брака.

– Ты слишком драматизируешь.

– Скажи правду. – Она уже была мокрой от пота. – Только один раз, и я больше никогда об этом не заговорю. Я не собираюсь тебя винить. Ты мог бы бросить ее беременной, но не бросил. Ты мог бы уйти и от меня, однако не ушел.

Пол вздохнул и снова поднялся на крыльцо, словно ему предстояла утомительная встреча, которой невозможно избежать.

– Все было совсем не так.

Джорджи обошла его и встала между ним и крыльцом, не давая пройти.

– Я видела ее снимки. Она была очень хорошенькой. И по-моему, любила повеселиться.

– Джорджи! Немедленно убери камеру. Я уже говорил, что мать любила тебя. Чего еще тебе…

– Ты также твердил, что она была легкомысленной, но, очевидно, пытался выразиться дипломатично. – Ее голос дрогнул. – Мне плевать, если она была всего лишь проституткой! И если я всего лишь результат одноразового секса! Я хочу…

– Довольно! – Он ткнул пальцем в камеру. На виске пульсировала вена. – Немедленно выключи камеру!

– Она была моей матерью. Я должна знать! Даже если она была еще одной бимбо, по крайней мере ты мог бы сказать мне!

– Она была не такой! И больше никогда не говори ничего подобного!

Пол выхватил камеру из рук Джорджии и швырнул на изразцы. Объектив со звоном разлетелся по полу.

– Ты ничего не понимаешь!

– Тогда скажи!

– Она была любовью всей моей жизни!

Его слова повисли в воздухе.

Ее била дрожь.

Их взгляды скрестились.

Мучительная гримаса исказила его лицо.

Джорджи пошатнулась и едва не упала.

– Я тебе не верю.

Отец снял очки и тяжело сел на резную скамью.

– Твоя мать была… ослепительна, – хрипло выдавил он. – Очаровательна… Смех был так же естествен для нее, как дыхание. Она была умна, куда умнее меня, и очень остроумна. И безмерно добра. Не умела видеть зло в людях. – Он положил очки рядом с собой. Рука его дрожала. – Ее не сбивала машина, Джорджи. Мама увидела, как беременную женщину избивает ее парень, и бросилась на помощь. Он выстрелил твоей матери в голову.