Юрьевская прорубь - Вронский Юрий Петрович. Страница 12

Голова у дедушки тряслась почти постоянно, независимо от тех или иных обстоятельств, но сейчас казалось, будто, тряся головой, он даёт понять, что заранее отметает какие бы то ни было попытки Мартина оправдаться. Дедушка особенно подчеркивал свою надежду, что Мартин на всю жизнь запомнит этот случай.

И достиг своей цели. Ни один щеголь на свете не помнил так своих лучших сапог, как запомнил Мартин эти ничем не примечательные башмаки, сшитые из самой дешёвой грубой кожи.

Однако мысль о смерти, завладевшая Мартином в начале разговора, явно слабела по мере того, как длилось дедушкино назидание, и пропала совсем, когда он понял, что и на этот раз до розог дело не дойдёт.

В начале ноября, когда вдруг ударили морозы и выпал снег, Мартину удалось сбегать в гости к Николке. Как приятно было ступать новыми жёсткими подошвами по застывшим бороздам грязи или, разбежавшись, прокатиться по длинной замерзшей луже!

Если бы ему пришло в голову оглянуться, он бы, возможно, заметил старшего приказчика, который следовал за ним в отдалении, перебегая от одного угла дома к другому и стараясь держаться поближе к стенам домов. Но Мартин был весел и беззаботен, им владела только одна мысль: сейчас он будет в Русском конце и увидится с Николкой!

В тот день Мартин убедился, что «чистые» — действительно зимние голуби: они обрадовались зиме не меньше, чем он сам. Ради первого морозного дня Николка выпустил из голубятни одних «чистых» и, прежде чем спуститься на двор, затворил окно.

К стене было прислонено махало — длинный, под самый конёк крыши, шест с тряпкой на конце. Николке не понадобилось прибегать к своему обычному разбойничьему свисту, после которого у Мартина полдня звенело в ушах, — он лишь тронул легонько махало. Голуби словно только этого и ждали. Они разом сорвались с приполка и с крыши и маленькими кругами стали быстро набирать высоту, одновременно заваливаясь в сторону. Они поднимались всё выше и выше к самым тучам и скоро пропали из глаз. Долго их не было видно. Неожиданно в просвет между лиловыми тучами проглянуло солнце, и мальчики снова увидели своих «чистых». В холодных солнечных лучах голуби сверкали безукоризненной белизной. Летели они уже немного ниже и совсем в другой стороне, однако садиться не собирались, и мальчики успели несколько раз озябнуть и сбегать в избу погреться, прежде чем голуби шумно свалились на крышу и на приполок.

Однако Мартин напрасно радовался наступлению зимы. Николка огорчил его, заявив, что снег выпал на морозную, сухую землю и всё равно растает. Правда, судьба в тот же день послала Мартину и утешение: Николкин отец обещал к началу настоящей зимы отковать Мартину коньки, такие же, как у Николки.

А Николка оказался прав: дня через два потеплело, снег растаял, и между Мартином и его другом снова легло неодолимое пространство чёрной грязи. Теперь Мартин ждал настоящей зимы с особенным нетерпением: ведь когда она начнётся, у него будут чудесные стальные коньки!

Глава четырнадцатая. ЛЕДЯНАЯ КУПЕЛЬ

Конёк состоял из деревянной колодочки, своего рода подошвы, которую привязывали ремнями к башмаку или валенку, и врезанного в неё стального полоза. Он и в самом деле являл собой очертание коня с красиво выгнутой шеей и маленькой изящной головой.

Когда Мартин увидел коньки и понял, что они принадлежат ему, то чуть не задохнулся от счастья.

Он немедленно привязал их к башмакам и походил так по заснеженному двору Платоновых; к сожалению, больше на коньках делать было нечего, так как Омовжа ещё не стала.

Когда он жил в Любеке, у него тоже были коньки, но разве они были такие красивые? Там не было никаких коней, просто костяные полозья, и всё. И какое может быть сравнение: костяные коньки или стальные?

Мартин уговорил Николку сбегать к реке, посмотреть лёд. Ничего утешительного они там не увидели — лишь кое-где у самого берега был тоненький ледок. Но Николка клялся, что теперь ждать недолго, что вот, ужо, ударят морозы посильней и Мартин сможет обновить свои коньки.

Дома Мартин спрятал подарок под кровать и, когда никого не было, вынимал его, чтобы полюбоваться.

Однажды утром он обнаружил, что стёкла сплошь покрыты морозным узором и за окнами ничего нельзя разглядеть. Служанка сказала, что нынче такая стужа — аж дыханье перехватывает! Мартин ликовал: теперь-то река окончательно станет!

Покончив с науками, он взял коньки и по морозцу весело зашагал в Русский конец.

Навстречу ему то и дело попадались горожане и горожанки, которые были рады стуже не меньше, чем он, хотя и по другой причине. Дело в том, что теперь они могли красоваться в своих лучших мехах, не страдая от жары и не истекая потом, как в летнее время.

По мехам можно было определить богатство и знатность их владельца — чем дороже мех, тем знатнее человек. Самые знатные и богатые были в кафтанах, подбитых мехом рыси, леопарда и куницы. Изредка случалось увидеть даже бобра.

Горожане попроще тоже не желали ударить в грязь лицом — они наряжались в кафтаны на волчьем и лисьем меху.

Много мелькало на улицах голубоватой новгородской белки. Ею бывали подбиты или, по крайней мере, опушены накидки, куколи, душегрейки, шубы и шубки городских красавиц не из самых богатых.

Да, можно было смело сказать, что для юрьевских щеголей и щеголих истинное счастье, что существует зима!

Попадался на улицах и ещё один мех — овчина, но его носили отнюдь не из щегольства: это был мех бедноты, который служил лишь для защиты от холода. В овчинные тулупы и полушубки одевались грузчики, извозчики, рыбаки, лодочники и прочий люд, исполнявший в городе всякую чёрную работу.

У Платоновых Мартин узнал, что, поскольку это первый крепкий мороз в нынешнюю зиму, лёд, скорее всего, ещё ненадёжен и кататься на коньках рискованно. Мартин чуть не заплакал от досады, а когда он увидел, что Николке и самому не терпится покататься, начал умолял его пойти на реку.

— Возле самого берега покатаемся немножко — и всё! — упрашивал Мартин. — Там, где мелко!

Наконец Николка сдался, и мальчики отправились на реку.

Омовжа была пустынна. Сизый лёд, на который ещё ни разу не выпадал снег, блестел, и было в этом блеске что-то угрожающее. Мартин и Николка оробели. Но, чтобы признаться в этом, тоже нужна храбрость.

— Ничего… у самого берега, — пробормотал Мартин и стал привязывать коньки.

Николка молча последовал его примеру.

Они хорошенько привязали коньки — Мартин к башмакам, Николка к валенкам — и ступили на лёд. Коньки покатились сами собой по неприметно наклонной от берега поверхности льда. Когда мальчики пробежали несколько шагов вдоль берега, возникшее было чувство опасности улетучилось. Николка начал показывать, как он катается задом, Мартин попробовал прокатиться так же, как Николка, и неуклюже поехал в сторону от берега. Вскоре он потерял равновесие и, запнувшись, прыгнул.

Через мгновенье там, где только что был Мартин, зияла чёрная полынья, над её поверхностью встала дыбом и снова опустилась небольшая льдина. По краю полыньи медленно плыла шапка Мартина.

Еще через мгновенье над водой показалась голова, и Николка услышал, как Мартин шумно глотнул воздух. Вцепившись в край льда, он с ужасом и мольбой смотрел на Николку. Лицо Мартина запрокидывалось — течение тянуло его под лёд. Недолго думая, Николка скинул валенки и побежал к полынье. Не добежав до неё нескольких шагов, он лёг на брюхо и пополз. При этом он приговаривал:

— Держись, Мартын, держись!

Он протянул Мартину валенок с привязанным коньком, и Мартин судорожно ухватился за выгнутую конскую шею. Николка скользнул по льду к полынье.

— Не дёргайся! — прикрикнул он на Мартина и добавил успокоительно, — ничего, ничего, сейчас…

Он тянул, как мог, упираясь в лёд свободной рукой и коленями. Но лёд был скользкий, и когда он, поторопившись, сделал неловкое движение, то легко соскользнул назад к полынье как раз на расстояние, которое только что одолел с таким трудом.