Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна. Страница 36

— Теперь бери таз и тряпку! — распорядилась мной. — Идем… да хотя бы к… Генриху Генриховичу…

— Но я убираюсь на втором…

— А Генрих Генрихович залил водой ванную комнату! — солгала она, ничуть не смутившись. — Искать мне, что ли, ещё кого, раз ты под рукой!

При нашем появлении полусонный старик-склеротик расцвел и залепетал свой излюбленный текст, каким, значит, он был прежде орлом… Я для видимости повозилась в ванной…

Когда же мы спускались вдвоем по лестнице, нам навстречу легко, пружинисто шагал Виктор Петрович.

— Алла, зайди ко мне! — сказал он, вроде, вовсе не обращая на меня внимания. Мне показалось, он был на неё сердит. Действительно, из-за плохо прикрытой двери директорского кабинета сразу же донеслось:

— … отсутствие бинта в аптечке на третьем этаже! Элементарная небрежность! Перед приходом комиссии из райздрава! Безобразие! Вопиющая безответственность!

Не ожидала я, признаться, от вежливого Виктора Петровича такого ора! Да, по сути, из-за пустяка. Тут богатеньких старух грабят почем зря, а он из-за бинтика шум поднял!

Я принялась поливать коридорные цветы из розовой пластмассовой лейки, надеясь на скорую встречу с Аллой. Надо будет её, бедолагу, утешить… Надо крепить и крепить с ней связь…

На воле, у кухонной двери, суетился Володя в своих неизменных поношенных джинсах и серой курточке — вытаскивал из пикапчика фляги с молоком и тащил их внутрь…

— Слыхала, как орал? — раздался поблизости голос Аллы. Она покусывала губки.

— Алла, — рискнула я намекнуть, — а ведь если… в случае чего… ну я насчет коробки с порошком… меня могут…

— Ты что? — нахмурилась медсестричка. — Кому надо в кладовке рыться!

— Мало ли…

— Ну ты уж трусиха, так трусиха! А ещё в медицинский мечтаешь! Да ты как увидишь труп в анатомичке, так и хлопнешься в обморок! Ладно, пойду проверю аптечки, суну, что надо.

Ушла. Володя вытаскивал из кухонной двери уже пустую флягу, задвигал её в пикапчик. То же проделал и со второй, и с третьей… Я вспомнила весьма смекалистых водителей молоковозов из архангельской глубинки, где довелось побывать в командировке. Им достались ужасные, все в рытвинах-колдобинах дороги. Но они сумели превратить именно это неудобство в первое, наиглавнейшее звено конвейера по производству масла. Их очень умелые ручки совали в цистерну обыкновенный рыночный веник, привязав его так, чтоб он мотался вольно, а на дно не падал. И если в начале пути молоко в цистерне имело хороший процент жирности, то в конце — одни воспоминания об этом самом проценте, зато весь веник был покрыт комками масла…

А другие шоферы хвалились мне тем, что в период жестокого, абсолютно бесчеловечного сухого закона, когда и милиция и гаишники подлавливали на дорогах тех, кто везет «левую» водку или самогон, — они именно во фляги с молоком засовывали бутылки с «горючим», «и все дела»… Много, много чего можно провезти в таких вот безобидных с виду флягах!

… Внезапно мне на плечи легли чьи-то руки, завитал в воздухе запах мужского одеколона:

— Любуетесь пейзажем?

За моей спиной стояла давно угасшая «звезда экрана», он же легендарный герой-любовник, все ещё статный седой старик Анатолий Козинцов.

Что меня заставило улыбнуться ему мягко и нежно? Он же тотчас истолковал мое поведение, в самом благоприятном для себя смысле. Пророкотал остатками некогда невыносимо бархатного баритона:

— Не зайдете ли ко мне? Я заварю чудесный чай из трех сортов…

— Из целых трех?!

— Из целых трех. Так как же?

Былой красавец, небось, был уверен, что предложение его весьма соблазнительно для молодой «никакой» уборщицы. Он улыбался мое чуть-чуть снисходительно с высоты своего роста.

— Ну-у… ладно, — решилась я продлить игру. Мало ли какими новыми фактами из жизни странноватого Дома обогатит меня этот человек…

Однако он предупредил:

— Постоим здесь минут пять. Там у меня Володя возится с кранами. Опять что-то сорвалось, течет…

— Какой Володя? — удивилась я. — Он же вон фляги носит, молоко привез…

— Вы плохо знаете этого человека. Он очень быстрый. Поглядите, возле кухни его уже нет.

И действительно, пикапчик стоит, а Володи нет. Но когда мы с Козинцовым вошли в его квартирку, из ванной показался Володя со знакомым мне битым чемоданчиком и смущенно посоветовал знаменитости:

— Вы… не очень краны туго завертывайте… А то они срываются…

— Хорошо, хорошо, — пообещал артист. — Сам не знаю, откуда вода… Вернулся из столовой — кругом вода…

— Я все сделал. Надолго хватит, — уверил Володя.

Мы остались с артистом наедине. Он, действительно, заварил какой-то исключительно душистый чай и поставил передо мной большую белую в цветочек кружку с этим дымящимся напитком, разорвал с треском прозрачную пленку на новой конфетной коробке, заставил меня взять и съесть подряд четыре разных по форме шоколадки, а потом, совсем неожиданно подошел ко мне и поднял меня и подержал какое-то время на весу.

— Убедились? — зарокотал, отшагнув от меня на некоторое расстояние, — что есть у нас ещё порох в пороховницах?

Я честно подтвердила:

— Ну надо же!

— Значит, надо! — нарочито расслабленным движением руки он отбросил назад, к затылку, вьющуюся прядь седых волос, сел напротив, спросил строго:

— Почему вы не встретились мне раньше? С этими фиалковыми глазами? С этими прелестного рисунка губами?

— Но вот же мы и встретились, — наивничала «Наташа из Воркуты».

Он протянул ко мне руки и умоляюще произнес:

— Позвольте поцеловать вас, обнять и поцеловать… прикоснуться… Вам это ничем не грозит… И мало стоит. А я… а мне…

Он прочел четверостишие с такой силой страсти и отчаяния, что я сдалась. Он крепко, очень крепко обнял меня и поцеловал в щеку… И долго ещё глядел на меня издалека, глазами раненого зверя…

Как тут не подумать о том, что особенно тяжел, болезнен переход в глухую старость бывшим красавцам, кавалергардам, удачливым деятелям искусства и литературы! Они привыкли к поклонению, любви, славе… Попробуй отвыкнуть!

Очень кстати я вдруг заметила, что на тумбочке стоит кожаная дорожная сумка, а рядом с ней красный термос.

— Вы ехать куда-то собрались? — поспешила задать вопрос.

— К сожалению… Впрочем, и к счастью… В свой родной Питер… Я ведь там родился. Надо бы встретиться с сестрой. Она там в больнице. Вон телеграмма.

— Самолетом?

— Как вы плохо обо мне думаете! — он укоризненно поводил в воздухе указательным пальцем. — На своей машине поеду. Я ведь когда-то даже в ралли участвовал…

Машинально я взяла в руки голубоватый листок телеграммы, развернула… «Милый Толик лежу больнице может быть ты приедешь мало ли целую Нина.»

— Она старше меня на шесть лет. Но была вполне бодрая. Мы виделись на Новый год. Надо, надо ехать… Заодно белые ночи там… столько красоты… — Он поднял лицо вверх, словно в небо, и прочел с чувством:

— Как хорошо! — вырвалось у меня.

— Самое хорошее, — произнес он с паузой, — это — молодость, это мамины теплые глаза над тобой… А знаете ли, я только сейчас понял, почему потянулся к вам… Вы похожи на мою маму… И еще, пожалуй, — он прищурился, — на актрису Мордвинову в юности, в молодости. Она носила такую же челку. Я был в неё безнадежно влюблен. Я таскал ей букеты цветов. Но она пренебрегала прыщавым юнцом. Увы, в семнадцать лет я был очень прыщав. Это потом, потом очистился от этой пакости…