Когда Ницше плакал - Ялом Ирвин. Страница 80

«Я говорил вслух?» — спросил Брейер, потирая глаза. Он все еще пытался окончательно прийти в себя.

«Мало. Твои губы практически постоянно двигались, так что я подумал, что тебе казалось, что ты с кем-то разговариваешь. Я смог разобрать лишь несколько слов. Несколько раз ты звал Матильду, еще я услышал имя Берта. Ты говорил о дочери?»

Брейер колебался. Что он должен был ответить? Он хотел рассказать Зигу обо всем, но интуиция подсказывала, что этого делать не следует. В конце концов, Зигу было всего двадцать шесть, и он относился к Брейеру как к отцу или старшему брату. Эти отношения стали привычными для них обоих, и Брейер не был готов к неудобствам, которые неизбежно возникнут из-за резких перемен.

Тем более Брейер знал, насколько неопытен и подвержен предрассудкам был его молодой друг в вопросах любви и чувственных отношений. Он вспомнил, как смутил и озадачил Зига своим утверждением о том, что все неврозы начинаются в супружеской постели! А каких-то несколько дней назад Фрейд с негодованием осуждал эротические приключения молодого Шницлера. Какого же понимания можно было ожидать от него в отношении сорокалетнего отца семейства, влюбленного в пациентку двадцати одного года от роду? Особенно если учесть, что Зиг безгранично обожал Матильду! Нет, откровенничать с ним не стоит. Лучше поговорить об этом с Максом или Фридрихом!

«О дочери? Не могу сказать точно, Зиг. Я не помню. Но мою мать тоже звали Берта, ты знал об этом?»

«Ой, да, я совсем забыл! Но она умерла, когда ты был совсем маленьким, Йозеф. Зачем тебе понадобилось прощаться с ней сейчас?»

«Может, я никогда раньше не позволял ей уйти. Я думаю, что некоторые взрослые поселяются в мозге ребенка и не хотят уходить. Может, стоит выдворить их оттуда, пока мы еще можем контролировать свои мысли!»

«Гм-м-м, интересно. Посмотрим, что ты еще говорил. Я слышал: „Больше никакой медицины“, а еще, как только я собрался будить тебя, ты сказал: „Я слишком стар, чтобы начинать новую жизнь!“ Йозеф, я горю любопытством! Что все это значит?»

Брейер осторожно подбирал слова: «Вот что я могу тебе сказать, Зиг. Все это связано с профессором Мюллером. Он заставил меня задуматься о том, как я живу, и я понял, что на данном этапе я уже принял большинство уготованных мне решений. Но мне стало интересно, как бы это выглядело, если бы я сделал тогда другой выбор: жизнь без медицины, без моей семьи, венской культуры. Так что я попробовал провести мысленный эксперимент, освободить себя от этих случайных конструктов, встретиться с неопределенностью, даже начать какую-нибудь другую жизнь».

«И что ты понял?»

«У меня еще не окончательно прояснилось в голове. Мне нужно будет время, чтобы со всем разобраться. Единственное, в чем я вполне уверен, так это в том, что нельзя позволять жизни управлять собой. Иначе это закончится тем, что в сорок лет у тебя появится ощущение, что ты так никогда и не жил по-настоящему. Что я понял? Может, что жить надо сейчас, чтобы в пятьдесят я не вспоминал о своих сорока с сожалением. Это и тебя касается. Каждый, кто хорошо тебя знает, Зиг, понимает, что ты обладаешь исключительными способностями. На тебе лежит огромная ответственность: чем плодороднее почва, тем большее преступление не возделывать ее».

«Ты стал другим, Йозеф. Может, транс изменил тебя. Ты никогда не говорил со мной так. Спасибо, твоя вера воодушевляет меня, но она и возлагает на меня груз ответственности» .

«А еще я понял, — сказал Брейер, — или, может, это одно и то же, не знаю точно… Я понял, что мы должны жить так, как если бы мы были свободны. Да, от судьбы не уйдешь, но мы должны наталкиваться на нее, мы должны желать, чтобы уготованное нам судьбой случилось с нами. Мы должны любить свою судьбу. Это как…»

Послышался стук в дверь.

«Вы, двое, все еще здесь? — спросила Матильда. — Можно мне войти?»

Брейер быстро открыл дверь. Матильда внесла в комнату тарелку с крошечными дымящимися wurst [18], в конвертиках из слоеного теста: «Твои любимые, Йозеф. Я утром вдруг вспомнила, что уже сто лет тебе их не готовила. Обед готов. Макс с Рахелью уже здесь, остальные в пути. Зиги, ты остаешься. Я уже накрыла на тебя. Твои пациенты подождут еще часок».

Поняв намек Брейера, кивком показавшего, что их нужно оставить наедине, Фрейд вышел из комнаты. Брейер обнял Матильду: «Знаешь, дорогая, странно, что ты спросила, здесь ли мы до сих пор. Я потом расскажу тебе, о чем мы говорили, но это было похоже на путешествие далеко-далеко. Мне кажется, что я очень долго был в отъезде. А теперь я вернулся».

«Это хорошо, что ты вернулся, Йозеф, — Матильда коснулась его щеки и нежно потрепала бороду. — Я рада приветствовать тебя дома. Я скучала по тебе».

Обед, в соответствии со стандартами семьи Брейеров, проходил в узком кругу — —за столом лишь девять взрослых: родители Матильды; Руфь, вторая сестра Матильды, с мужем Мейером; Рахель и Макс; и Фрейд. Дети ввосьмером сидели за отдельным столиком в фойе.

«Что ты на меня смотришь, — промурлыкала, обращаясь к мужу Матильда, убирая со стола большую миску картофельно-морковного супа. — Ты заставляешь меня краснеть, Йозеф, — прошептала она, ставя на стол огромную тарелку с тушеным телячьим языком и изюмом. — Прекрати, Йозеф, что ты уставился на меня!» — повторила она, помогая убрать со стола перед подачей десерта.

Но Йозеф не прекращал. Словно впервые, он изучал лицо жены. Ему было больно видеть, что она тоже принимает участие в этой битве со временем. Ее щеки не были изрезаны расщелинами — она этого не допустила, — но она не смогла удержать все фронты, и тоненькие морщинки разбегались из уголков глаз и ото рта. Ее волосы, собранные назад и вверх и завернутые в блестящий пучок, были пронизаны столбиками седины. Когда это появилось? Была ли в этом доля его вины? Объединившись вместе, он и она понесли бы меньшие потери. «Почему это я должен прекратить? — поинтересовался Брейер, приобнимая Матильду за талию, когда она потянулась за его тарелкой. Потом он прошел следом за ней в кухню: — Почему мне нельзя смотреть на тебя? Я… Но, Матильда, я довел тебя до слез!»

«Это хорошие слезы, Йозеф. Но и грустные, когда я думаю, как много времени прошло. Странный какой-то день. Так о чем вы все-таки говорили с Зиги? Знаешь, что он сказал мне за обедом? Что он собирается назвать свою первую дочь в честь меня! Он говорит, что хочет, чтобы в его жизни были две Матильды».

«Я всегда подозревал, что Зиги умен, но теперь мы можем быть в этом уверены. Этот день действительно странный. Но и очень важный — я решил взять тебя в жены».

Матильда поставила обратно поднос с кофейными чашками и притянула его голову к себе для поцелуя в лоб: «Ты напился шнапса, Йозеф? Ты говоришь какую-то чепуху, — она снова подняла поднос, — но мне это нравится. — Прежде чем толкнуть дверь в столовую, она обернулась к нему и сказала: — Я думала, что ты решил взять меня в жены четырнадцать лет назад».

«Дело в том, что я выбираю это сегодня, Матильда. И каждый день».

После кофе и фирменного торта Матильды Фрейд умчался в больницу. Брейер и Макс прихватили по бокалу сливовицы в библиотеку и сели за шахматы. После милостиво короткой партии, в течение которой Макс быстро расправился с французской защитой, проведя испепеляющую фланговую атаку королевой, Брейер остановил руку Макса, который собрался расставлять фигуры для следующего захода. «Мне нужно поговорить с тобой», — сказал он своему шурину. Макс быстро справился с разочарованием, отодвинул в сторону фигуры, закурил очередную сигару, выпустил длинную струйку дыма и выжидающе посмотрел на Брейера.

После тех осложнений, которые возникли пару недель назад, когда Брейер впервые рассказал Максу о Ницше, мужчины заметно сблизились. Ставший терпеливым и сочувствующим слушателем, Макс в течение всего этого времени с большим интересом следил за встречами Брейера с Удо Мюллером по его рассказам. Сегодня он казался ошеломленным подробным пересказом вчерашней беседы на кладбище и удивительного утреннего сеанса гипноза.